— Я не смог выбраться! Камень встал на место! Мы заперты! — прокричал он и с диким ужасом ринулся в открытый погреб, сбив меня с ног раньше, чем я успел бы его остановить. Я сразу же встал и подбежал к закрывающейся двери, но было уже слишком поздно: она с громким лязгом захлопнулась, покорно подчиняясь дьявольской магической силе.
— Молодец! — закричал я в бешенстве. — Видишь?! Мы заживо погребены в этой вонючей дыре!
Фонарь, который я перетащил сюда вместе с гробом, тускло освещал лицо Клинтона: оно было похоже на лицо безумца с дрожащими пустыми глазами.
— Похоронены заживо! — закричал он, истерически смеясь. — Да, Белл, это ты во всем виноват, ты дьявол в человеческом обличье!
В зверском приступе бешенства он набросился на меня, в каждом его движении было что-то хищное и жестокое. Он опрокинул лампу, и мы погрузились в кромешную тьму.
Схватка была короткой. Пусть мы и погребены заживо, я не собирался умирать от Алленовой руки; я взял его за горло и прижал к стене.
— Заткнись, — прокричал я. — Твоя беспросветная тупость привела ко всему этому. Стой смирно, пока я не зажгу свет.
К счастью в моей маленькой серебряной коробочке, которую я всегда ношу на цепи от часов, оказалось несколько спичек, так что я снова зажег фонарь. Истерический приступ отпустил Клинтона, и он, съежившись, буквально сполз по стенке на пол и остался там лежать, дрожа всем телом.
Мы определенно оказались в катастрофической ситуации, и я понимал, что единственная наша надежда — оставаться здравыми и рассудительными. Признаюсь, мне стоило больших усилий заставить себя думать и спокойно размышлять надо всем произошедшим. Кричать о помощи было бесполезным сотрясением воздуха.
Вдруг меня осенила мысль.
— У тебя с собой письмо отца? — оживившись, спросил я.
— Да, — ответил Аллен, — оно у меня в кармане.
Последний луч надежды угас. Если бы только письмо осталось где-нибудь на видном месте в доме, кто-то обязательно вызволил бы нас, следуя инструкциям в нем — это был наш единственный шанс. Надежда была слабой и исчезла почти так же быстро, как и появилась. Без этого письма никто никогда не найдет тайный подвал — он простаивал в секрете веками. Однако я не был настроен умирать без какой-либо попытки выбраться отсюда. Взяв фонарь в руки, я обследовал каждый уголок, каждую трещинку в этой клетке в поисках хоть какого-то прохода, но безуспешно. Никакого намека на выход, и у нас абсолютно никакого инструмента для открытия двери с этой стороны. Я самыми разными способами пытался сдвинуть эту дверь: прыгал, давил, ударялся с разбегу, монотонно повторяя эти действия снова и снова. Но несмотря на все мои попытки, она ни на дюйм не сдвинулась с места. Весь в поту и синяках я сел на гроб и снова попытался собрать все свои силы в кучу.
Клинтон, чрезвычайно потрясенный, молчал. Он спокойно сидел, пялясь в дверь пустым взглядом.
Время ползло очень тяжко и медленно; нам больше ничего не оставалось, кроме как спокойно ждать мученической смерти от голода. Также было весьма вероятно, что в самое ближайшее время Клинтон свихнется: его нервы уже были натянуты до предела. В общем, я в жизни не оказывался в более паршивом положении.
Казалось, что мы сидим в этом погребе целую вечность; слова наши давно закончились. Снова и снова я повторял про себя слова страшного проклятия: «И любой вошедший станет узником души-стража и останется здесь, пока та не отпустит его». Когда же это бесформенное нечто внутри гроба решит нас отпустить? Наверное, когда от нас останутся одни кости.
Я посмотрел на часы: была половина двенадцатого. Мы определенно провели в этом кошмарном месте больше десяти минут! Мы вышли из дома в одиннадцать, и с тех пор должно быть прошло много часов. Я посмотрел на время второй раз и понял: часы остановились.
— Который час, Клинтон? — спросил я. — Мои часы остановились.
— Какая теперь разница? — пробормотал он. — Что для нас сейчас время? Чем раньше умрем, тем лучше.
Пока говорил, Аллен вытащил часы из кармана и поднес их к фонарю.
— Двадцать пять минут двенадцатого, — сонно пробурчал он.
— Господи! — вскричал я, поднимаясь с места. — И твои остановились?
И тут словно молнией меня пронзила идея.
— Я понял! Понял! Боже мой! Кажется, я наконец-то понял! — в волнении закричал я, поднимая Клинтона с места за руку.
— Понял что? — спросил он меня с диким взглядом.
— Да как до тебя не доходит — секрет, проклятие, дверь! Неужели ты не видишь?
Я вытащил большой нож, который так же всегда ношу с собой на цепи, прикрепленной к брючному карману и велел Клинтону подержать фонарь. Я высвободил маленькое и острое лезвие и набросился с ним на гроб.