— Ну, — прошептал он, привычным движением раскрывая корпус доспеха. — Что там у нас калибровкой? Помучаемся сегодня или так все пойдет…
Калибровка основного ядра силового доспеха, надо сказать, была еще тем геморойным занятием. Ядро по сути представляло собой силовую установку, сплав магических и немагических технологий, использующих возможности обоих направлений. Проблема были лишь в том, что максимальное эффективное функционирование ядра, то есть его выход на полную мощность, был возможен лишь в момент балансировки на грани магического и немагического. Именно в этот момент происходило преобразование материи в чистую энергию, что давало воину в доспехе способности весьма и весьма сильного мага. Калибровка, в этой связи, представляла собой очень тонкую настройку, преимущественно в ручном режиме. Главным инструментом оператора доспеха в этот момент были не тяжеловесные гаечные или накидные ключи, а его ощущения. То, насколько точно он мог почувствовать ту грань, за которую уже нельзя было переходить, определяло, станет ли силовой доспех полноценным боевым механизмом или нет. У многих доспех так и оставался бронированной консервной банкой, в которой можно было лишь передвигаться и время от времени стрелять из плазменной пушки.
У Суворова же все было иначе. Калибровка ядра, конечно, выматывала его, буквально высасывая все силы из него. После некоторых маневров он даже самостоятельно из доспеха вылезти не мог. Его, как бесчувственную ватную куклу, вытаскивать оттуда приходилось. Однако, наградой за его выматывающий труд стало поистине виртуозное владение силовым доспехом. С ним ему удавалось такое вытворять, что даже сами ученые, что сопровождали каждый их шаг, диву давались. Федор мог в доли секунды взмыть на сотню метров в высоту и тут же камнем оттуда рухнуть. Когда уже все в панике разбегались, понимая, что вот-вот он разобьется, Суворов изящно тормозил почти у самой земли. Особенно эффектным было его хождение по стенам и потолку их ангара. В такие моменты казалось, что гравитация перестала действовать здесь и сейчас. Почти трёхсоткилограммовый железный человек вдруг начинал вышагивать по воздуху в таких немыслимых проекциях, что у наблюдавших за его выкрутасами кружилась голова. Совсем другой песней были его стрельбы, во время которых плазменное орудие становилось настоящим продолжением его руки. Он стрелял с места, в движении, в полете. Мог создать огневой вал из раскаленной плазмы прямо перед собой, мог сузить плазменную струю до тоненького лучика и рисовать им картины. Поговаривали, что именно после одной из таких демонстраций, Его Высокопревосходительство Василий Васильевич Голицын, полный генерал ан-шеф Преображенской бронетанковой дивизии, начал материться, как последний сапожник. Мол, пара солдат в таких доспехах с легкостью превратят все его грозные бронированные машины в груду горелого железа.
— Еще чуточку и побегаем, — довольно выдохнул Федор после нескольких часов копания в силовом агрегате доспеха. — Интересно… Конфигурация полей какая-то необычная, — вооружившись специальным тестером магической активности, он снова нырнул внутрь. С наружи лишь дрыгающие ноги остались. — Как маменька говаривала, прелюбопытнейше… Может прямо так и попробовать? Эти перемычки уберем и пустим энергию напрямую. Должен быть выигрыш в мощности. Наверное, … Лишь бы не рвануло…. Ладно. Бог не выдаст, свинья не съест.
Что тут говорить, нравилось ему это дело. Готов был до умопомрачения копаться во внутренностях своего доспеха — что-то крутить, настраивать, менять. Федор, будь его воля, и ночевал бы здесь. Собственно, а куда было еще девать свое время? Его маменька, как только устроила его в бригады, испустила дух. Других родных у него и не было. Не к кому стало ездить на праздники. Девушкой тоже обзавестись не успел. Пытался, конечно. Знакомился, в парке прогуливался, на ассамблеи ходил. Без толку. Девицы благородных кровей, как только узнавали про его незавидное финансовое состояние, тут же кривили прелестные мордочки и говорили свое «Фи». Давали ему понять, что он незавидная партия на их белые ручки.
Словом, все свое свободное время посвящал службе. Отчего за ним закрепилась слава хмурого, скучного и некомпанейского человека, которому не по душе дружбу водить с товарищами. Его, правда, не сильно это расстраивало. Весь его мирок давно уже сузился ремонтного бокса, в котором находился силовой доспех. Именно там, возясь с ним, он отдыхал душой. То, что остальные считали каторгой, ему доставляло немыслимое удовольствие. Такой уж был человек, ничего тут было не поделать.