Ну, вот — Филатов получил звание народного артиста России, слава Богу. «Не знаю, зачем это ему», — прокомментировал сообщивший мне это Глаголин.
2 февраля. Пятница. Раннее утро
Молитва.
Снимался в рекламном ролике о театре и читал в журнале «Дипломат» рецензию на «Медею», где говорится о том, что это самое значительное событие в театральном сезоне прошлого года и радостное свидетельство того, что всемирно известный Театр на Таганке полностью восстановил форму после обрушившихся на него ударов судьбы.
3 февраля. Суббота
Молитва, зарядка, кофе.
…Андрей Вознесенский подарил мне чудесную миниатюру о трех поэтах: Евтушенко, С.Михалкове и себе самом.
«Мы были в Болгарии на каком-то форуме и жили в одной гостинице на разных этажах — Евтушенко на 9-м, Михалков на 12-м, а я на 14-м. Как раз проходил конкурс на текст гимна Советского Союза!.. «Правда» объявила результат — победил Михалков. И так случилось, мы ехали в одном лифте, поднимались. Евтушенко говорит Михалкову (по-видимому, он был очень расстроен, что не его текст прошел в гимн): «Ну, скажите честно, С.В., ведь текст ваш говно…» Михалков и бровью не повел на это хамство. Тут дверь на 9-м этаже открылась, и Евтушенко надо выходить. Он выходит, а Михалков тут же, ни секунды не задумываясь, спокойно отвечает ему выходящему: «Иди. У-у-чи текст». Я обхохотался».
20 февраля. Вторник. «Академическая»
Сейчас надо будет ехать на съемку и что-то сказать о Мише Евдокимове. Мне хочется о нем сказать. За 15 лет мы с ним ни разу не встретились лично. Где-то за кулисами он был, я его чувствовал, но на глаза он не показался, я наблюдал его и слушал из-за кулис. Он сам пробил себе дорогу, сделал имя и репертуар и вышел в лидеры мастеров жанра, которым он занимается.
— Вы еще обо мне услышите, — сказал он мне как-то обиженно. И я услышал, стороной, — говорили, что он ловко подражает, пародирует меня в «Бумбараше» и т. д.
19 марта. Вторник. Утро
Молитва.
Мне надо написать о Можаеве. Это мой долг, это моя обязанность. Но я не умею так быстро и легко что-то накатать в духе Белинского — Кузнецова Феликса[349]. «Умер Можаев», — сообщил мне Б.Глаголин, замолчал и повесил трубку. Говорить не мог. Что, когда, почему, от чего — какая разница, и к чему эти все вопросы теперь. Умер Можаев — и с этим надо жить. С ним прошла вся моя жизнь, лучшие годы творчества, молодости, дерзаний, мечтаний, надежд. Мне было легче жить, я знал — где-то есть Можаев, можно позвонить, разыскать… Он помогал мне жить, играть, сниматься в кино, писать рассказы, повести, помогал петь… не в прямом смысле, а как ориентир русской силы, творческого могущества, душевной крепости и духовной обороны. Он был добрым и красивым человеком, лукавым и обаятельнейшим кавалером, наши актрисы были поголовно влюблены в него. Я вспомню, запишу… Один день с Борисом Андреевичем: при подготовке спектакля мы решили совершить поездку в колхозы, в колхоз… пообщаться с народом, с колхозниками разного уровня, от председателя до нищей старухи. И собрать звуки — ржание лошадей, скрип колес, чириканье воробьев, карканье ворон, стук молота в кузнице, мычание телят-коров — звуки, симфонию звуковых сигналов, ориентиры. А также реквизит: колеса, ухваты, чугуны, хомуты непригодные, оглобли, коромысла, дуги, подковы — словом, утварь крестьянскую, натуральную… Косы, сено, солому, мешки, посуду, чашки, плошки, ложки, поварешки. Запастись впечатлениями, дополнить опыт народной жизни. «Кузькин» — шедевр русской литературы. Что бы потом ни писал Б.А., он оставался и останется как автор «Живого». Редкая удача даже и для великого писателя. И мне выпало счастье быть первым Кузькиным на русской сцене. Как же мне не плакать по этой утрате, по этому человеку, как будто специально для меня создавшему это гениальное произведение и подсунувшему его Любимову, который скроил из этого материала равновеликий спектакль?!
18 февраля 1968 г. мы поехали обретать опыт крестьянской жизни и хомуты и косы для спектакля «Живой».
15 мая
Молитва. Зарядка.
Исторический день — я выезжаю на первый съемочный день «Не валяй дурака, Америка!».
На репетиции «Годунова» с Колпаковой[350] шеф, глядя на мои кувырки и фортели пластические, спросил:
— Сколько тебе лет, Валерий?
— Пятьдесят пять.
— Молодец…