Выбрать главу

Губы Эльфа даже дрогнули в улыбке, когда он вспомнил далекие дни их общих тренировок. Сумеречного всегда упрекали в отсутствии изящества. Он сражался, не заботясь о том, как выглядит, ведь главное, чтобы меч нашел свою цель. Нуада же демонстрировал по истине королевскую красоту в поединках, сливаясь воедино с тонкой работы клинком — близкого к самурайскому мечу — или глефой. Пожалуй, он даже слишком восхищался собой, своей отточенной техникой. Да и в остальном он всегда вел себя как будущий король. Только оба они в итоге оказались скитальцами.

Янтарные глаза светились в темноте, длинные желтовато-белые волосы взметнулись тенью, когда принц в очередной раз крутанул в руках копье, затем воткнул его в землю, оттолкнувшись от него, как атлет от шеста, взлетел под потолок. Но оружие тут же оказалось при нем, а сам принц приземлился за несколько метров от места, где лезвие оставило на полу глубокие следы. Его движения напоминали плавный, но одновременно неуловимо быстрый танец.

При первом взгляде на принца показалось, что нет темных подземелий, лишенных дневного света, нет затхлого запаха, точно снова вернулся просторный дворец с чистыми светлыми залами и обширной ареной для тренировок и поединков. Однако же нет — двигающаяся фигура в темном кафтане мерцала крайне бледной кожей, словно восставший мертвец, а в движениях ощущалась непривычная резкость. И каждый взмах копья точно сокрушал живое существо с наслаждением хищника, что ожидает начала великой охоты. Взгляд пронизывала невыразимая черная ненависть, уже не горящая, не бешеная, а расчетливая, тлевшая многие десятилетия. Но одно оставалось неизменным — гордыня. Она сопровождала принца с ранних лет, как змеиная корона, отравляющая ядом мысли.

«Что с тобой сделалось? Что, брат мой…» — с горечью подумал Сумеречный, отмечая, что на лицо создания, неподверженного старению и тлену, наложили свой отпечаток первые морщины, пусть даже едва уловимые под ритуальной скарификацией. Она перерезала кожу поперечной линией на уровне высоких острых скул — рисунок воина, старинное посвящение в бойцы и знаки королевской семьи. Такие же, но менее глубокие, носила и его сестра.

Завершив свой сосредоточенный «танец» с копьем, Нуада резко обернулся, подчеркнуто официально выпрямившись, хотя Эльф ничем не выдал своего присутствия. Сторожащий периметр уродливый тролль, что был крупнее старухи-бродяжки в полтора раза, ничего не заподозрил, даже его пятачок носа не искривился. Нуада же ощущал присутствие странника иным чутьем, что выше телесного восприятия.

— Можешь не говорить о цели своего визита, — прошипел сквозь зубы принц, высокомерно вскидывая голову, однако глаза его блеснули плохо контролируемой яростью. — И это после стольких лет.

— Еще не поздно остановиться, — соткался в человеческом обличии Сумеречный, выходя из полумрака. Представляться или оправдываться оба считали излишним, как и обсуждать причины побега или изгнания. Кто как считает, кому как ближе и важнее.

— Это говорит тот, кто предал наш народ? Похоже на то, что я тебя послушаю? — Нуада приближался, не отпуская копье, его тонкие покрытые черным губы искривились в саркастичной ухмылке.

— Это говорит тот, кто не хочет твоей смерти, — настойчиво, но спокойно отозвался Сумеречный Эльф. Он предчувствовал начало новой борьбы. Меч все еще покоился в ножнах за спиной, но воздух пропитывали незримые электрические разряды возрастающей неприязни.

— Я не умру. Погибнут все недостойные, эти низшие существа, которые считают себя хозяевами мира, — ответил уверенно Нуада, точно готовил эту фразу заранее. И тогда Эльф в полной мере ощутил, что означает встреча с восставшим мертвецом, вновь и вновь поражаясь, как слеп оказался со всем даром предвидения. Никогда бы он не посмел называть другом такое существо, что делит людей на равных и каких-то иных. Тролли и гоблины не обладали душой в отличие от людей, гномов, эльфов и некоторых иных созданий, что не населяли этот мир. Науда же признавал превосходство только своей расы, впрочем, он готовился сражаться уже только за себя. За годы ненависти долг перед народом делался туманным, затопляемый старательно поддерживаемой ненавистью.

— «Недостойные»? — Сумеречный вздрогнул от гнева, внезапно понимая, что говорить ему с мятежным принцем, в целом, не о чем. Возникло отчетливое желание убить, испепелить собеседника, превратив прямо на месте в горсть пепла.

Похоже, Нуада испытывал то же самое, он атаковал первым, подскочив к пришельцу с глефой. Впрочем, он прекрасно знал, что наткнется на ответную атаку мечом, что покинул свое лежбище за считанные секунды. Клинки скрестились возле горла Сумеречного Эльфа, не позволив отделить дурную голову от тела, хотя в случае бессмертного никакой удар не лишил бы его жизни. Бесконечной и никчемной, потому что с каждым новым взмахом меча и копья таяли «белые пятна», варианты благоприятного исхода событий. Всезнание не подсказывало верных слов, чтобы убедить бывшего друга, не в этот раз. И неудавшийся Страж вяз в многообразии вариантов развития событий, как электрик в трущобах среди сотен запутанных неисправных линий.

— Нуада… — неуверенно вновь заговорил Эльф, отчего собственный голос прозвучал чуждо и глухо, как кружение подгнивающей листвы. Принц же атаковал, освобождая из ножен короткий изогнутый меч, сжимая его обратным хватом. Лезвие блеснуло в тусклом свечении подземных ламп.

Противник отступил на шаг, уклонился от удара, не решаясь причинить настоящего вреда. Впрочем, их спонтанное противостояние и поединком-то называлось с натяжкой, скорее агрессивное приветствие. Но сколько же взаимной неприязни оно содержало! Сколько взаимного разочарования!

Нуада оттеснял Сумеречного к каменной стене, Эльф поддавался, раздумывая, что еще сказать, как повлиять. Но будущее сквозило провалом темной бездны, точно какой-то жестокий шутник стер все строчки и вырвал страницы книги судеб. Туман сковывал и мешал сосредоточиться на взмахах клинка, а свою истинную силу Сумеречный не проявлял. Поэтому Нуада без труда нанес ему уже несколько царапин, впрочем, для Стража никакая рана не представляла угрозы. Сила наделила его неуязвимостью в отличие от эльфов всех других миров, что не умирали от старости и болезней, но гибли целыми армиями в боях или во время противостояний с чудовищами.

Нуада злился, помня об этом великом преимуществе противника, оттого с возраставшим наслаждением созерцал кровь, что выступала на бледном лице Сумеречного от быстрых и точных взмахов меча. Эльф же почти выпал из противостояния, улавливая в сознании принца и прокручивая их общее воспоминание: «Ты уговорил отца пойти на это позорное перемирие? Я знаю! Ты! Но я даю тебе последний шанс, потому что ты один стоишь всей Золотой Армии. Идем со мной! Пока в изгнание, но вскоре мы будем править этим миром».

Давние времена, еще одна развилка событий, еще один нелегкий выбор. Но хотя бы выбор! В большинстве случаев Страж и вовсе не имел права вмешиваться или что-то решать по своей воле. Вот только стоило представиться возможности самому определять дальнейший путь, как терзали тени сомнений, что скользкими угрями под гладью мутной реки проплывали временами сквозь недра сознания. В те давние дни он совершил свой выбор, отказав принцу в сотрудничестве.

Эльф отвечал, что ни за что не восстанет против людей, ни за что не сделается правителем мира, потому что преступно делить на «высший» и «низший» сорт созданий, наделенных духом и свободой воли. И вот теперь, в огне яростного спонтанного поединка, мелькнул холод давно минувших ошибок или же, напротив, верных решений. Но, может, стоило тогда пойти вместе с принцем? Уйти, сделать вид, что согласен помочь, а потом как-то погасить его ненависть, поддержать или… убить.