А за зоной
пехотные окопные ячейки. В них сидят-мерзнут хмурые пулеметные расчеты, смотрят
на лагерь.
ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.
На двери приколота бумажка:
ШТАБ ОБОРОНЫ
Перед дверью прохаживается с пикой молоденький зэк-часовой.
За этой дверью — по вазону с широкой агавой мы узнаем бывший кабинет оперуполномоченного. За письменным столом
сидит полковник Евдокимов в военном кителе с невоенными пуговицами.
Гай уронил черную стриженую голову на поперечный стол и как будто спит.
Сложив руки, сидит Магомет, спокойный, как гора.
В разных позах еще в комнате — Климов, Богдан, Барнягин, Галактион Адрианович и пожилой нормировщик. Все — без номеров. В углу стоит худощавый Антонас и очень строго смотрит.
Говорит Евдокимов:
— Я не знаю — какие могут быть претензии к штабу? Мы в осаде восемь дней. Никакой свалки вокруг продуктов, никаких злоупотреблений на кухне. Имеем месячный запас. Караульная служба — безупречна. Полный порядок!
КОСЫМ РЫВКОМ
переносимся к Барнягину:
— На хрена нам ваш порядок? При МВД тоже в лагере был порядок! Он на шее у нас — порядок! Нам не порядок, а свобода нужна!
— Но откуда нам достать свободу, майор Барнягин? Может быть, в первую ночь мы еще могли разбежаться. Никто, однако, этого не предлагал. А сейчас — момент упущен, перестреляют.
Климов, рядом с Барнягиным:
— Для свободы нам нужно оружие! — а мы его не ищем.
Евдокимов. Рассудительно-снисходителен:
— Слушайте, друзья, ну нельзя же планировать операции, находясь на уровне грудных детей. Значит, с ножами и пиками идти добывать пулеметы? — уложим половину личного состава. А что делать потом с оружием? Захватить рудники? Что это нам даст? Идти с боями на Караганду? Утопия.
Пожилой нормировщик, рыхлый, растерянный:
— Товарищи! Товарищи! Да где вы читали, где вы видели, чтобы лагерные восстания удавались? Это же не бывает!
Он мучается, ломает пальцы. Галактион Адрианович, двинув бровями, говорит ему по соседству:
— А где вы вообще видели восстания? Они только начинаются.
Евдокимов:
— Никаких активных и позитивных действий мы предпринять не способны. И недаром каждый день от нас уходит по несколько дезертиров. Эт-то показательно.
Богдан кричит:
— Так шо нам — за бабьи сиськи трематься?.. Нас тут як тараканов передушат! Треба яку-сь-то иньшу справу!..
Климов зло:
— Значит, "не надо было браться за оружие"?!
Евдокимов (твердо и на этот раз быстро):
— За ножи? — да, не надо было! Прежде, чем все это начинать, головой надо было думать, м-мыслители!..
Магомет поднимает руку, удерживая Климова от ответа:
— Хорошо, полковник. Но уже после ножей вы взялись руководить. Значит, вы видели выход. Какой?
Евдокимов всех обвел глазами. Чуть подумал. Не потому, что не знает. Усиленно сдерживаясь:
— Давайте рассуждать трезво, товарищи. Победить — мы вообще не можем. Никто из вас не возьмется даже назвать, как это мы могли бы «победить».
Нормировщик, очень волнуясь:
— Но нам три дня подряд предлагали выйти на работу — и надо было не отказываться!
Антонас из угла (он все так же не садится):
— А расстрелянных — в землю? А номера — опять на лоб?
Евдокимов:
— Не надо нам гадать. Никаких фантазий нам не надо. Рассуждайте логически. Мы можем только с м я г ч и т ь п о р а ж е н и е. И эту грозную передышку в несколько дней — меня оч-чень беспокоит их молчание — надо использовать действительно не для того, чтобы за сиськи трематься, как я тебе, Богдан, и говорил! — а для п е р ег о в о р о в! Чтобы наименее болезненно вернуться в рамки… мирной жизни.
Косой рывок.
Барнягин:
— То есть… просить гражданина начальника… разрешить нам вернуться на каторгу?.. Так??
За его спиной раскрывается дверь. Часовой:
— Товарищ полковник! Дежурный по дозорам — Мантров. Срочное сообщение!
Голос Евдокимова:
— Пусть зайдет.
Часовой выскакивает, впускает Мантрова и Федотова. Они перепоясаны, подтянуты, Мантров — с номерами, Федотов — без. У Мантрова его постоянное рассчитанное спокойствие, говорит как об обычном:
— Со станции слышен сильный рев моторов. Это — не автомашины. Или трактора, или…
оборачивается на Володю. Тот взволнован, решителен, переклонен вперед:
— …танки! Я различил стволы и башни. По шуму — танков с десяток.
Гай резко поднял голову, лежавшую лбом на столе. Послушал Володю. Обвел присутствующих. Встал. Богатырь. Ястребиный профиль. В тишине — тихо:
— Это не бульдозеры, ясно… Полковник, вы не правы: начинали не мы. Начинал тот, кто сдавал нас в плен, а выжившим навьючивал немыслимые сроки. Начинали те, кто нашил на нас номера и запер бараки. Те начинали, кто…
разгорячается
…оплел нас стукачами, бил палками и бросал в ледяные карцеры. Никогда с сорок первого года — да со дня рождения самого — не было у нас никакого выбора! И сейчас его нет: надо готовить бутылки горючие! И щели копать! И будем с танками драться!!
Он — пойдет на танки! Это видно. Музыка!
И Федотов пойдет!
А Мантров (с ним в кадре)…?
ЗАТЕМНЕНИЕ. ШИРОКИЙ ЭКРАН.
Ночное небо светлее ночной земли, и рядом с баррикадой видны два черных силуэта — сторожевой дозор. Ветерок чуть треплет спущенные уши их шапок.
А дальше, за проломом — разбросанные огоньки поселка. Оттуда, издали, иногда прожектор быстро прошарит по земле, ослепит и погаснет.
Мы успели разглядеть, что здесь — Федотов и Мантров.
Они долго молчат. Вздох:
— Да, Володька… Думали университет вместе кончать, а кончим вместе — жизнь… Вот попали в заваруху…
Молчат.
— Здорово все-таки Гай сказал. Никогда, у нас не было выбора, Витька. Не выбирали мы, где родиться. А родясь — не могли не думать. А за то нас схватили — и опять-таки не могли мы не бороться. И за это теперь умрем…
Пауза.
…Утешимся только тем, что сколько мир стоит, лучшие никогда не выживают, они всегда умирают раньше. Во всей истории так. И на войне так. И в лагере.
— Ну, не согласен. Выживают всегда — умные.
— Так, может быть, умные — не лучшие?..
Молчат.
— А вообрази, если б тебя сейчас выпустили и Ауру тоже, — ведь ты б на ней не женился.
— Почему ты думаешь?
— Вас просто телячий восторг соединил. А ведь она — чужой человек: католичка, литовка.
— А та, которая нас всех сюда заложила, была комсомолка и русская.
Молчат.
— Слушай, Вовка. Последняя, может быть, ночь. Пойди уж к ней.
— Как же ты останешься один?
— Ну, на часок.
— Н-н-нет…
— Если я тебя отпускаю?
— Не соблазняй.
Пауза.
— Ну, тогда иначе. Пойди разбуди Генку, мы постоим с ним. А потом приходи с Аурой вместе — и вы постоите.
— Так — давай!
— Вали!
И Володя уходит в нашу сторону.
стихают его шаги.
Мантров некоторое время неподвижен. Ждет. И вдруг…
настороженная музыка. Что случилось??
быстро идет
в пролом!
И мы за ним!
Мы плохо видим его в темноте, у земли. Он крадется, он бежит! Легкий топот его и срывчивое дыхание. Пугающе-громко из темноты взвод затвора и:
— Стой! Кто идет?!
Мантров задыхается:
— Не стреляйте! Я к вам! Не стреляйте!
Луч фонарика оттуда ему в лицо. И теперь видим, как он поднял руки:
— Не стреляйте! Я — добровольно!
Группа военных в полушубках. Один выступил, слегка обыскал Мантрова при боковом свете фонарика.
— Взять руки назад! Марш!
Увели вглубь, сквозь них. Фонарик, перед тем как погаснуть, косо скользнул по плакату:
КТО НЕ С БАНДИТАМИ…
Темно.
Вдруг — яркий свет. Просторная комната. Портреты Ленина и Сталина. Десятка полтора офицеров — за длинным столом и кто где попало. Золотые и серебряные погоны. Широкие. И узкие судейские. Подполковники, полковники. Военного вида и чиновного.