А грузовик уходит! уходит!
выстрелы слабеют вдали.
ПОСЛЕ КОСОЙ ШТОРКИ — ТОЛЬКО УГОЛОК ЭКРАНА.
Индукторный телефон старого образца. На него падают руки военного — на трубку и на ручку. Круть, круть, круть! — говорящего не видно всего:
— Конвойный городок! Конвойный городок! С третьего объекта побег! На машине в сторону рудника Дальнего! Дайте знать на рудник Дальний! Вызовите мотоциклы! Всем — в ружье!!
КОСАЯ ШТОРКА ЧЕРЕЗ ВЕСЬ ЭКРАН.
Из нее наискось вырывается наш грузовик.
Он несется, несется, несется! — мимо последних строений поселка.
Он уходит, уходит, уходит! — уже по степной дороге.
И две фигуры видны нам сзади в кузове. Их швыряет, они скрючились, держась за борта и крышу кабины. Один слишком высок.
А теперь — спереди. Две головы — над кабиной. Два лица — в кабине, через ветровое стекло. Их напряжение обгоняет бег автомобиля: убежать! успеть! уйти!
Двое в кабине — во весь широкий экран. За рулем — тот крупнолицый, главарь. Что за щедрая сила у этого человека! Крутит руль и стонет:
— Э-э-эх, где вы, мои крылышки? Когда надо — вас нет!.. Сосед его — за плечо:
— Слушай, Ваня! Рудник Дальний — объедем! Они до дороги достанут! Объедем по целине!
— Не! На целине скорость потеряем! Дуну ветром! Сосед стучит назад в стекло:
— Эй вы, шпана! Ложись! Ложись! Прицепился, черт долговязый…
НО МЫ ОТСТУПАЕМ ЕЩЁ БЫСТРЕЙ, ЧЕМ
на нас несется грузовик. Мы видим его все меньшим, меньшим.
Его отчетливо видно: черненький, сзади от него — хвост серобелой пыли, перед ним — серо-белая лента дороги.
Мы видим его с охранной вышки — меж двух ее столбиков и под ее навесом.
Мы чуть опережаем его дулом нашего карабина.
Мы видим его увеличенным в наш оптический прицел и выбираем место цели — передний скат. Сейчас мы его…
оглушающий выстрел около нас.
Ствол карабина рвануло и увело.
Тем временем — выстрелы неподалеку.
И в прицеле нашем видно, как грузовик уже заносит поперек дороги.
Бьем и мы!
И вместе с выстрелом несемся на грузовик.
Шофер-летчик выпрыгивает, смотрит на пробитый скат.
И назад смотрит, откуда приехали на нас. Ну что ж, берите, гады. Крепкие руки из-под закатанных рукавов лагерной курточки скрестил на груди. Его товарищ выскочил из кабины и показывает:
— Топоры наши!..
Летчик кивает головой:
— Закинь их подальше…
И те двое выскочили из кузова. Гедговд мечется:
— Ах, ну как же это? Как же это досадно получилось… Побежим напрямик! Побежим!
Летчик лишь чуть повел глазами туда, куда машет Гедговд.
Сколько глазу хватает — открытая степь. Песок. Редкими кустиками травка. Да "верблюжья колючка".
Четверо у грузовика. Обреченные. Один навалился ничком на капот.
а сзади зрителей, еще не близко, нарастает рев мотоциклов.
Летчик оборачиваемся:
— Слушайте, кто вы такой?
Гедговд снимает блин фуражки и делает подобие гостиного поклона:
— Вообще я довольно вздорный человек. Я боюсь, что вы подбиты из-за моего несчастного гороскопа. Сатурн — в восьмом квадрате. И мне не следовало прыгать в вашу машину. Я — недоучка, философ, два факультета Сорбонны. Русский эмигрант, везде лишний. Александр Гедговд, по прозвищу «Бакалавр».
Летчик протягивает широкую ладонь:
— Будем знакомы. Герой Советского Союза майор авиации Иван Барнягин.
А рев мотоциклов уже за самой нашей спиной. Барнягин смотрит, прижмурясь, как они несутся:
— Ну, ребята, сейчас будут бить. Насмерть. И ранеными в карцер. Валите на меня, все равно…
уже кричат, чтобы перекрыть мотоциклы:
— Кто останется жив — привет товарищам! Да здравствует свобода!!
Все четверо они впились, как
летят мотоциклы. Их восемь. Сзади каждого — автоматчик. Все на нас!
Разъезжаются вправо и влево, чтоб охватить нас кольцом. Остановились с разбегу. Автоматчики соскакивают и, замахнувшись прикладами, бегут на нас!!
Опрокидывается небо. Теперь только небо во весь экран, небо с облаками.
крики:
— Р-разойдись, стервятина! Р-раступись, падаль, по одному! Руки назад! Свободы захотели?..
бьют. Здесь, в зрительном зале, бьют. Слышны удары по телам, паденья, топот, кряхт, хрип, тяжелое дыхание бьющих и избиваемых. Крики боли. Ругательства и ликование.
Кучевые облака — храмы небесные, снежные дворцы — медленно проплывают голубым небом.
стало тихо.
Небо отходит в верхнюю часть экрана, а снизу выступают верхушками столбы строительных лесов и сами леса. Двое заключенных мерно несут по помосту вдоль стены носилки с диким камнем.
Они несут так медленно, как плывут эти облака.
Они идут — и все здание постепенно показывается нам в медленном повороте. Это — тюрьма-крепость. Одно крыло ее уже построено: неоштукатуренный массив дикого камня, только дверь небольшая и оконца крохотные в один рядок. Не пожалели камня.
Второе крыло лишь теперь и строится. Мы поднялись с подносчиками и видим, что возводимые стены тюрьмы — толще метра. Сверху видно, как на клетки маленьких камер и карцеров разделена будущая тюрьма.
грохот камня, высыпаемого из носилок.
Подносчики высыпали камень около худощавого юноши Р-27, кладущего стену. Высыпали, постояли. Еще медленней пошли назад. Как будто раздумывают: да надо ли носить?
И Р-27 кладет стену с той же печальной медленностью, с той же неохотой. Камни бывают большие, он их не без труда поднимает на стену двумя руками, выбирает им место.
А в небе плавает коршун.
А вокруг — и без того з о н а. Колючка, вышки.
Степь.
ветерок посвистывает.
Р-27 тешет камень молотком, чтобы лег лучше.
Каменщики и подносчики в разных местах вокруг возводимых стен. Все работают с такой же надрывной неохотой.
КРУТО СВЕРХУ.
От лагерных ворот подходит к тюрьме воронок — такой же, как в городах, но откровенного серо-черного цвета. Его подают задом к двери тюрьмы. Все на постройке замирают: у груд камней, внизу, откуда нагружаются носилки; на трапах; на лесах у косо-ступенчатых стен. Бригада напряженно смотрит, как
открывается задняя дверца воронка, отпадает подножка, выскакивают трое солдат и из кабины выходит лейтенант в зеленой фуражке.
Навстречу им открывается окованная железом дверь тюрьмы. Оттуда выходит надзиратель с большим ключом (его голубые погоны с белыми лычками — мяты) и еще другой в матросской форменке без нашивок, на груди обнажен угол тельняшки.
Лейтенант кричит внутрь воронка: — Вы-ходи!
И по одному, сгибаясь при выходе, а потом распрямляясь с усилием и болью, выходят четверо беглецов. Все они избиты до крови и досиня. У троих руки связаны за спиной. Первым идет Барнягин с заплывшим глазом, с лиловой полосой на лбу. Но голову закинул и кивает строителям.
Потом — Гедговд, кровоточа ртом, с распухшей губой. Спина его долгая не распрямляется.
У третьего рука висит плетью, одежда с плеча содрана, там рана.
Шагов двадцать им до раскрытых дверей тюрьмы. Надзиратель" морячок" ногой поддает проходящим, и лицо его при этом искривляется радостной психопатической истерикой.
Надзиратели вошли вслед за арестантами. Дверь заперлась.
Солдаты вскочили в воронок, и он отходит к воротам.
Общий вид все так же неподвижных строителей.
Острое мучение на чутком лице Р-27. Это его избили вместе с беглецами.
Припал ничком на стену, уронил голову.
звякнул
упавший мастерок.
К Р-27 подходит Мантров. Та же арестантская черная куртка, тот же картузик, такие же номера, но какая-то рассчитанностъ, чуть ли не изящество и в его одежде, и в его движениях. И лицо очень чистое хорошо выбрито или на нем еще не растет.
Обнимает дружески товарища:
— Ну брось, Володька! Володька…
Володя поднял голову. Что же можно «бросить», если тебя только что избили сапогами?!