В следующем году Яне все же удалось закончить в Софии курсы учителей начальных классов. С 1935 года она стала работать учительницей в Поморие, борясь с консерватизмом и стремясь применять на практике советскую педагогическую теорию. Ее смелым начинаниям препятствовали полиция и косность чиновников от педагогики. Результатом педагогической деятельности Яны Лысковой стал ее научно-исследовательский труд «Воспитание ребенка», который тайно читали прогрессивно настроенные учителя. К сожалению, этот не увидевший свет труд попал при обыске в руки Косю Владева и бесследно исчез, как, впрочем, и весь личный архив Яны.
Активно работала Яна и в профсоюзе учителей вплоть до его роспуска, была душой самодеятельной театральной трупы в Поморие, страстно декламировала зовущие на борьбу за свободу стихи. Мужественная патриотка, она нашла свое место в рядах партизан, вступив на путь вооруженной борьбы с монархо-фашистской властью.
О чем же могла она просить жандармов, этих лютых, смертельных врагов, палачей, чьи руки были обагрены кровью ее товарищей?
«Иногда чему-то улыбалась, иногда казалось, что она плачет…»
Тем, кто знали Яну Лыскову, она запомнилась веселой и приветливой. Она была любимицей людей старшего поколения, верным другом для своих сверстников, покровителем и воспитателем для детей.
— Как-то утром, — рассказывала бабушка Фана — мать Яны, — увидели у двери ее чемодан. Встревожились, не могли взять в толк, почему она вернулась из Софии как раз перед самым началом сессии. Но уж и обед прошел, а ее все не было. Тут уж мы не на шутку забеспокоились. Стали искать ее по родным да по приятелям, но никто ее не видел. А она оставила еще затемно в доме вещи, отправилась на берег моря и принялась кричать: «Эй, здесь я…» Узнали ее рыбаки по голосу, повернули лодки к берегу, каждый к себе зовет, не могут договориться, с кем ей плыть. Тогда Яна спрашивает: «Кто из вас считается самым слабым рыбаком?» Засмеялись ее приятели и отвечают как один: «Стефан, Стефан». «Хорошо, — говорит Яна, — поплыву с ним, но только с условием: как наполнит Стефан лодку рыбой, пересяду к тому, кто ничего не поймает». «Согласны!» — со смехом ответили рыбаки.
— Они со Стефаном ладили между собой, — добавила сестра Стефана. — Позднее брат уехал в Советский Союз, а когда возвратился после Девятого Сентября, Яны уже не было в живых.
— Как вы ее встретили, когда она вернулась с рыбалки?
— Как могли встретить? — вздохнула бабушка Фана. — Когда увидели ее, тревогу как рукой сняло. Да и невозможно было на нее сердиться. Еще издалека она раскричалась: «Вот вам рыба. Ждите здесь, пока я приеду и наловлю ее вам». Я ей выговариваю: «Где это видано, чтобы девушка целый день с рыбаками проводила, только ты одна такая нашлась во всем городе». А Яна села на пороге и улыбается мне: «Знала бы ты, как моя душа истосковалась по морю! И что плохого я сделала? Если мы наравне с мужчинами боремся за правду и свободу, то почему рыбу не можем ловить вместе?» Через несколько лет рыболовство стало для нее жизненно важным подспорьем. В сорок первом году Николай был отправлен властями в концентрационный лагерь, откуда вернулся лишь в конце сорок второго года. Была уволена с волчьим билетом и Яна, после чего она вернулась в Несебыр, где стала регулярно выходить с рыбаками в море. Яна при любой возможности посылала рыбу Николаю и его товарищам. Вернувшись из лагеря, муж поступил на работу на лесопилку в селе Оризаре, куда вскоре переехала и Яна с дочерью. Оттуда Яна и Николай вместе ушли в партизаны.
Бабушка Фана замолчала. Минуту-две она сидела, погрузившись в свои думы, затем продолжила:
— Характер у нее был мягкий, но, если уж решит что-нибудь, никто не мог ее переубедить. Когда родился ребенок, Николай хотел назвать девочку Радой, по имени его матери. Но Яна не согласилась. «Назовем ее Аэлитой, — предложила она. — Пусть, когда вырастет, идет моим путем и борется за свет и счастье для людей». Как раз тогда Яна читала роман Алексея Толстого «Аэлита». «Пусть так и будет», — улыбнулся Николай. Этим и ограничилось крещение новорожденной. В один из воскресных дней они все втроем приехали в Оризаре. Яна заявила мне без утайки: «Мама, мы с Николаем уходим в партизанский отряд. Николай будет командиром». Для меня это не было новостью — они давно уже готовили подходящую одежду и обувь. «А как же ребенок, где его оставите?» — спросила я. «Для того и пришли, чтобы посоветоваться, — сказал Николай. — Если оставим у вас, то и ребенок может пострадать. Отправим его к знакомым под Ямбол. Скажем им, что врачи рекомендуют переменить климат… Ну а в дальнейшем ты сама решишь, что делать». В среду Николай отвез девочку, а в субботу они с Яной ушли в горы к партизанам. Через какое-то время меня вызвали в полицейский участок и грубо заявили: «Езжай в Бургас, забери выродка ваших бунтовщиков. Люди не хотят ее держать в честном доме, оставили в комендатуре. Вот тебе разрешение». У меня ноги подкосились. «В комендатуру не пойду, — отвечаю. — В полдень сяду на скамейку в сквере напротив комендатуры, пусть мне приведут девочку». — «В тюрьму к мужу третий год не боишься ходить, а комендатуры испугалась». Поехала я в Бургас, села на скамейку в сквере, а сама дрожь не могу унять. Тогда мне и вспомнилось, что ответила Яна на предложение Николая остаться ради дочери дома. «Когда весь народ поднялся на борьбу, — сказала она, — я не могу сидеть дома нянькой. Верю, что Аэлитка, когда станет большой, поймет меня». Минуты мне казались часами. Потом появился какой-то солдат, а рядом с ним, смотрю, Аэлитка. Только увидела меня, бросилась ко мне бегом… Яна и Николай тогда еще были живы. За день до ареста, когда Яна появилась в Оризаре, первым делом она спросила у портного, забрала ли я девочку.