После победы я ходила домой к Косю Владеву. Встретила меня его мать. Открыла дверь и, как увидела черный платок, сразу поняла, зачем я пришла. Застыла она, словно окаменев, на пороге и ни в дом не зовет, ни гнать не гонит. Ну я ей тогда и говорю: «Пришла посмотреть, где твой сын прятал мою дочь от людей». Без приглашения направилась к лестнице в подвал, но тут меня остановил ее голос: «Все лето меня не было здесь, не знаю я ничего, но тому, что наговаривают на моего сына, не верю. Он не способен на такое». Хотелось мне вцепиться ей в волосы, но я сдержалась и сказала: «Иди в Народный суд и послушай, что рассказывают о нем его дружки — полицейские и жандармы. Тогда поймешь, что за человек твой сын». «Люди всякое болтают, — не сдавалась она. — А мой сын ничего от меня не скрывал. Я же его всегда учила быть честным и добрым». Дверь в одну из комнат была открыта. Я невольно заглянула внутрь, и мое сердце сжалось от боли. В углу, застланная белым витым покрывалом, стояла кровать, которую мы купили Яне и Николаю после свадьбы. Не спрашивая разрешения, я вошла в комнату, как подкошенная упала на кровать, разрыдалась. «Знаешь ли, — крикнула я сквозь слезы, — что это кровать принадлежала Яне и Николаю? И что это покрывало, эти наволочки она сама вышила еще школьницей и они орошены ее девичьими слезами?» Глянула я на мать Косю Владева, а та привалилась к стене, руки ломает и шепчет: «Как же он мог это сделать? А меня обманывал, что политическими не занимается». Рассказала она мне, что одна растила сына, учительствовала по селам, чтобы его на ноги поставить. Стало мне тогда даже жаль ее. Встала я и пошла прочь. Пропало у меня желание смотреть подвал…
Для всех, кто в течение тех двух дней пытался узнать что-либо о Яне, она бесследно исчезла. Все это время ее держали под строгой охраной в мрачном и темном подвале в доме руководителя жандармского сыска Косю Владева. Память возвращала Яну к различным эпизодам ее наполненной революционной борьбой жизни. Она улыбалась, вспоминая своих соратников по борьбе и одержанные ими победы. Горечь наполняла ее сердце, когда она думала о павших товарищах, о Николае…
Так, с улыбкой и мукой, она ждала уже близкую развязку…
Ирина
Жителей Оризаре по-прежнему продолжала волновать судьба Яны Лысковой. Одни утверждали, что она брошена в тюрьму, другие, опустив глаза, уверяли, что Яна убита. Но все это были лишь догадки, правда стала известна лишь после победы революции.
Как-то утром в село прибежал совершенно выбившийся из сил полевой сторож Димитр Илиев. По его бледному лицу сразу можно было догадаться, что случилось что-то ужасное. Не обращая внимания на тревожные взгляды встречных и не отвечая на вопросы любопытных, он торопливо зашагал к сельской управе. Все, кто попадались Илиеву на пути, невольно устремлялись вслед за ним, так что вскоре на площади возле управы собралась целая толпа жителей села. Там их уже поджидал сельский кмет, которому не терпелось услышать новость.
— В Чиликовском лесу, — начал полевой сторож, — своими глазами видел…
— Что видел-то? — нетерпеливо перебил кмет.
— Ужас такой, что не приведи господь. Женщина там зарезанная…
— Какая женщина? Кто такая? — наперебой посыпались вопросы.
— Партизанка, наверное… Тело ее лежит на пригорке у дороги, что ведет в село Плазовец, а голова внизу, возле речки, на пальто…
— Уж не Яна ли? — сдавленным голосом спросил кто-то, и все замерли, ожидая ответа.