— Все, кто были в отряде, должны быть внесены в список, — распорядился капитан Русев. — Таково указание свыше.
— Но ведь вы повсюду заявляли, что сдавшимся без сопротивления жизнь будет сохранена, — тут же принялся оспаривать распоряжение капитана Косю Владев.
— Лично я не против сохранить им жизнь, — недовольно пояснил капитан Русев, — но указание генерала категорично — все пленные партизаны должны быть расстреляны. Приказ только что передан мне майором Димитровым. За неисполнение с нас спросят по всей строгости. Сколько всего партизан задержано?
— Вместе с госпожой Лысковой — четырнадцать, — ответил Косю Владев. — Может быть, по крайней мере ее попридержим пока?
— Поймите, Владев, это не от нас с вами зависит, — отрезал капитан. — Приказано ликвидировать всех схваченных партизан, в том числе и Лыскову. Казнь должна произойти поблизости от тех мест, где действовал отряд. Как видите, у нас нет даже права самим выбрать место.
— Господин капитан, — вмешался Чушкин, — я уже закончил допросы подпольщиков, задержанных в Бургасе и селах Брястовец и Драганово. Из их числа предлагаю четырех человек, а именно…
— Хватит пока и четырнадцати, — прервал его капитан Русев. — Сообщите поручику Стефанову, чтобы подал предложение относительно арестованных в селе Руен. Пусть он также подберет место для казни и завтра утром явится с докладом.
— Что будем делать с ятаками? — осведомился Косю Владев, стремясь поставить капитана Русева в затруднительное положение.
— Сказал ведь уже, что пока хватит и четырнадцати, — недовольно ответил капитан и закрыл совещание.
В кабинет заглянул дежурный офицер:
— Прибыл член Народного собрания от Ямбола господин К., просит принять его.
— По какому вопросу?
— Его личный автомобиль мобилизован, просит, чтобы его освободили.
Но оказалось, что вопрос о личном автомобиле господина К. уже улажен. Сейчас этого государственного мужа «волновала» судьба тех, кто томился в жандармских застенках.
— Почему медлите, господин капитан? — возмущался гость. — Или вы полагаете, что они, когда придут к власти, простят нам наши грехи?
— Не думаю, что коммунистам когда-нибудь удастся стать во главе государства! И все же меня беспокоит, как отнесется народ к подобной мере властей, — ответил капитан Русев.
— Народ… все это вздор… Только мы, его вожди, решаем, куда идти Болгарии, и потому должны действовать твердо.
— Будьте спокойны, господин народный представитель, только так и поступает жандармерия.
Господин К. еще не успел откланяться, когда в кабинете Русева появился один из видных бургасских адвокатов.
— Уже знаю, слышал, господин капитан, — еще с порога расплылся он в улыбке. — Наконец-то наверху стали проявлять большую смелость.
— Радуюсь, господа, — напыщенно произнес капитан Русев, — что в вашем лице народ поддерживает наши действия во имя спасения Болгарии…
После обеда в штабе жандармерии наступило заметное оживление. Приказы часовых стали более категоричными, чрезмерная озабоченность чувствовалась в поведении агентов Косю Владева. Одного за другим пленных партизан уводили на допрос. Некоторые из них не вернулись после этого к своим товарищам по заключению, а были брошены в отдельную камеру. Еще до захода солнца тюремщики закрыли маленькие оконца, находившиеся под самым потолком камеры. Через час-два в камере стало нечем дышать, на стенах и на потолке выступили капли воды.
Последние десять дней мы жили с мыслью, что следствие наконец закончено. Каждый день ждали, что из жандармского застенка нас переведут в конце концов в городскую тюрьму. О тюрьме мы мечтали как о земле обетованной, в ней видели гарантию сохранения жизни.
В первые дни заключения нам изредка выпадали минуты, когда можно было расслабиться. Тогда в карауле стояли жандармы, лишь недавно призванные на службу. Порою они даже позволяли нам тихонько попеть.
— Вот что, ребята, — сказал нам как-то вечером жандарм по имени Иван, родом из одного из хасковских сел, — я не могу помочь вам выбраться отсюда. Но обещаю, когда уйдет начальство, принести воды. Только не устройте мне каких-нибудь неприятностей!