В тот день многие из нас получили передачи со свежим сыром и брынзой. Сев в кружок, мы приступили к ужину.
— Большинство из нас несовершеннолетние, — шепнул мне Димчо Караминдов, — так что расстреливать нас никому и в голову не придет.
— Хорошо, если так! — тихо ответил я. — Но неизвестно, что думает на этот счет капитан Русев.
Димчо улыбнулся:
— А ты пойди спроси его об этом.
— Если дадите мне еще один кусочек, то, пожалуй, и я буду сыт, — шутливо вздохнул Янаки.
Все засмеялись, потому что «кусочек» для такого богатыря, как Янаки, означал весьма изрядный ломоть хлеба. Кто-то потянулся к караваю и отхватил «кусочек». Но хлеб остался нетронутым, так как всех нас насторожил нарастающий шум в коридоре. Отчетливо доносились резкие команды, топот кованых сапог, лязг оружия. Дверь распахнулась.
— Всем оставаться на своих местах! — срываясь на крик, распорядился Чушкин.
У двери застыли двое жандармов с автоматами на изготовку. Владимир Турлаков начал зачитывать имена по списку. Названные товарищи молча выходили в коридор. Последним в списке оказался Георгий Джендов. В дверях он обернулся и выкрикнул:
— Прощайте, товарищи!
Наверное, еще тогда он все понял. Не помню, ответил ли ему кто-нибудь из нас. Георгий запомнился мне взволнованным и бледным, но с гордо вскинутой головой.
Из коридора не доносилось ни стонов, ни криков. Наши товарищи уходили молча. Слышно было, лишь как Турлаков в соседних камерах зачитывал очередные имена по списку, затем раздавались звук шагов и лязг оружия. В те минуты каждый из нас ждал, что следующим будет произнесено его имя…
— Кто связывал им руки? — спросил я бывших жандармов.
— Я находился возле грузовика и ничего не видел, — откликнулся кудрявый. — После узнал, что этим занимались фельдфебель Мутафчиев, унтер-офицер Цветков и рядовой Стойков.
Мне вспомнились показания Цветкова. «Чушкин и Турлаков выводили арестованных из камер, — писал жандармский унтер-офицер. — А мы с Мутафчиевым связывали им руки и затем привязывали по нескольку человек к одной веревке».
— К девяти часам всех вывели во двор, — продолжал кудрявый. — Шофер открыл задний борт. Кто-то подставил стул, и арестованных начали вталкивать в кузов. Яну Лыскову посадили самой первой. Все мы, выделенные для охраны, стояли с оружием на изготовку.
— Кто распоряжался при посадке арестованных?
— Чушкин и подпоручик Крачков. Косю Владев и поручик Дринев стояли в стороне и наблюдали. Когда посадили всех арестованных, в кузов поднялись и охранники. Едва все разместились. Вместе с нами в кузове был фельдфебель Мутафчиев. Цветков сел в кабину к шоферу.
— Не помните, о чем говорили арестованные в те минуты?
— Они о чем-то украдкой переговаривались еще там, во дворе жандармерии, но в общем шуме их слов я не слышал. Помню лишь, что кто-то из них выкрикнул: «Если даже убьете нас, Красная Армия все равно скоро придет в Болгарию!» В грузовике все вначале молчали. Я сидел в глубине кузова. Когда тронулись, один из арестованных спросил меня: «Куда везете нас?» Я ответил, что и сам ничего не знаю.
— По всей видимости, арестованным не разрешали переговариваться в пути? — спросил я.
— Да, приказ был самый строгий, — согласился кудрявый. — За разговоры полагалась смерть на месте, прямо в кузове грузовика.
— Наверное, многие из арестованных надеялись, что вы везете их в тюрьму?
— Вполне возможно. Должен сказать, что и из нас не все знали, куда мы едем.
Не исключено, что все так и было. Чтобы сохранить, по крайней мере вначале, все в тайне, организаторы казни вполне могли подбросить версию о тюрьме, причем так, чтобы ее слышали и наши обреченные товарищи. Бывший жандарм Христо Ачев позднее вспоминал: «Вначале нам сказали, что нужно отвезти арестованных в Сливен. В Айтосе, когда мы свернули на дорогу к селу Руен, нам объяснили, что пленные партизаны должны показать расположение тайных баз и убежищ». В показаниях фельдфебеля Мутафчиева я обнаружил следующую фразу: «В Руене я спросил у поручика Стефанова, куда, собственно, мы едем. Он ответил, что обо всем знает Тодор Стоянов».
…Двери камер вновь были заперты. Наступила тягостная тишина. Мы с болью оглядывали опустевшую камеру. Остались лишь вещи осужденных. Когда первым было зачитано имя Янаки Кирякова, он молча пошел к двери, но в последний момент вернулся на свое место.
— Ты что? — недовольно спросил его Чушкин.
— Заберу свои вещи.
— Нет необходимости, после получите их, — злобно бросил палач.