— Ну а лично ты всему тогда поверил, о чем говорил министр? — поинтересовался я.
— Как я мог поверить! Ведь я хорошо знал почти всех арестованных. Среди них не было лентяев и бездельников. Все они или работали, или учились. Однажды, сопровождая министра до гостиницы, я не удержался и поделился с ним своими сомнениями. Он пригласил меня к себе в номер и принялся объяснять мне мои ошибки. Сам не знаю, как это получилось, но я помимо своей воли принялся, по существу, защищать тех, против кого в течение пяти лет боролся с оружием в руках. «Необходимо пером и мечом уничтожить коммунистическую заразу», — несколько раз повторил министр. Я ему на это ответил: «Полиция и жандармерия давно уже так и действуют, но количество противников режима от этого не уменьшается, а, наоборот, увеличивается. К тому же они упорны и бесстрашны — умирают, но не сдаются». Затем я рассказал ему о последних операциях партизанских отрядов, успешно действовавших против многократно превосходящих правительственных сил. Рассказал также об уничтожении немецкой подвижной радиостанции, о приведении в исполнение приговоров, вынесенных ряду предателей и провокаторов, об уходе в партизаны большой группы молодежи из приморских сел.
— Интересно, что он тебе на это ответил? — прервал я собеседника.
— Ничего убедительного, опять принялся свое твердить. С того дня и до самого Девятого Сентября один вопрос не давал мне покоя: что за люди эти коммунисты?
Да! Что же это за люди?! То, что фашистские убийцы не могли объяснить себе, «что за люди эти коммунисты», было еще не страшно. Хуже, что этого не могли понять и представители уходящего класса, подобные профессору-министру, которые в своих «трудах» безуспешно пытались оклеветать и опорочить те идеалы, на борьбу за которые поднимала болгарский народ коммунистическая партия. По существу, эти интеллектуальные убийцы становились в один ряд с теми, кто пытал и расстреливал, поджигал дома и участвовал в облавах. В решающие для судьбы Болгарии дни лживые псевдотеории подкупленных писак лишь еще больше подстрекали полицию и жандармерию к насилию и жестокости. Все эти горе-патриоты и мнимые радетели интересов болгарского народа извращали правду о событиях в стране и за рубежом, завуалировали жгучие проблемы, стоявшие перед страной. Газеты — местные и центральные — тщились создать впечатление спокойствия и благоденствия в стране. На страницах газет «Вечерняя бургасская почта» и «Бургасский маяк» не писали ни слова о деятельности партизанских отрядов. Не было там ни единого слава и о разгуле карателей, о поджогах домов и казнях без суда и следствия. Ни единого слова!
Страницы газет были заполнены совсем другой информацией. «Вечерняя бургасская почта» объявляла: «Краеведы г. Бургаса проводят сегодня в семь часов вечера в салоне областной торговой палаты лекцию на тему „Народная песня и национальное возрождение“, которая завершит цикл лекций о народных песнях».
В «Бургасском маяке» можно было встретить следующее глубокомысленное заключение: «Собаки и кошки слышат лучше, чем человек».
«Вечерняя бургасская почта» информировала своих читателей: «Вождь германского рейха господин Адольф Гитлер наградил золотым орденом германского орла кмета города Котел господина Христо Арнаудова за особые заслуги перед немецким народом».
«Бургасский маяк» призывал к благотворительности: «Семнадцатилетний больной юноша… Редакция взывает к состраданию граждан и просит тех, кто может пожертвовать что-либо из старой поношенной одежды, позвонить по телефону 21–41».
Болгария многострадальная! Когда твои лучшие дочери и сыновья боролись и умирали за свободу, находились продажные борзописцы, которые строчили «научные труды» об их моральном падении. Разглагольствовали о роли народной песни в национальном возрождении и не замечали, что именно в те дни происходило истинное национальное возрождение страны. Просвещенные журналисты писали об остром слухе кошек и собак, а сами не слышали стенаний истязаемых патриотов и плача матерей. Они просили жалостливых сограждан подарить больному юноше ветхое тряпье, а в это время жандармы срывали одежду со своих жертв…
Рассветало. В тенистой лощине палачи зарыли в общей могиле тела двадцати трех казненных, среди которых были еще живые люди, задыхавшиеся теперь без воздуха под толстым слоем земли. Еще долго шевелилась земля над могилой и долго высоко в небе кружились испуганные птицы, среди ночи покинувшие свои гнезда. Давно уже минуло время выгонять стада на пастбища, а они все еще оставались запертыми в кошарах. Жители села Топчийско не смели переступить порогов собственных домов. Над селом стояла тревожная тишина. Притихли наконец в грузовике и «исполнившие свой долг перед богом и царем» убийцы. Бодрствовал лишь шофер, с трудом ведший машину по крутой и извилистой горной дороге. Несколько человек остались в селе Руен, большинство же ехали до Бургаса. Перед «заслуженным отдыхом» необходимо было разделить трофеи, чтобы каждый получил свою долю. Подпоручик Дончев был категоричен. «Между моими людьми, — заявил он, — я распределю вещи в соответствии с заслугами». Фельдфебель Мутафчиев проявил большую демократичность и во дворе казармы моторизованной роты перед строем жадно ждущих своей доли предложил: «Будем бросать жребий — с его помощью и определим, кому что достанется».