— Господин капитан, — прервал его мысли поп Енев, — пора бы и начинать, заждались христиане.
— Оставь своих христиан с миром, — резко оборвал попа капитан Русев. — Хотите поиграть с огнем — будете иметь такую возможность. А там пусть история нас рассудит. Поручик Стефанов, приступайте! И поаккуратнее там с людьми.
Всегда, всю свою жизнь, капитан был подчеркнуто «демократичен», стремился выйти чистеньким из игры, дела вел так, чтобы внешне его ни в чем нельзя было упрекнуть. И при поджогах в Каблешково он не изменил своему правилу.
Удивительно, но лицемерие и демагогия капитана Русева помогли ему прослыть на какое-то время порядочным человеком и добросовестным служакой, лишь по капризу судьбы ставшим во главе батальона жандармерии. Однако миф о «добреньком» жандарме рассыпается, если присмотреться более внимательно к его роли в злодеяниях, творимых третьим батальоном жандармерии.
На заседаниях Народного суда капитан Русев не уставал повторять: «Я никогда не был физическим убийцей… Считаю, что честно исполнял свой долг…» Свою причастность к пожарам в Каблешково он вначале категорически отрицал, заявляя, что, когда приехал в Каблешково, операция уже была начата по приказу поручика Стефанова, а затем стал валить всю вину на генералов Христова и Младенова, утверждая, что сам он действовал в строгом соответствии с их приказами. Однако даже пресловутый приказ № 26 предусматривал применение таких мер, как поджоги и уничтожение домов, амбаров, сеновалов и других строений, лишь в тех случаях, когда представителям власти оказывалось сопротивление. Каблешковские партизаны были в горах, в селе жандармам не было оказано никакого сопротивления, и тем не менее по приказу капитана Русева около двух десятков домов было сожжено или взорвано. Позже, уже после народной победы, показания, собственноручно написанные командиром третьего батальона жандармерии, будут на каждой странице пестреть словами: «долг перед родиной», «офицерская честь». В тот день, когда разгул жандармского террора захлестнул Каблешково, капитан также не скупился раздавать налево и направо свое офицерское «честное» слово, подло провоцируя наивных и запуганных родителей партизан стать невольными предателями своих сыновей и дочерей. Нет, совсем не запутавшимся человеком был этот офицер фашистской жандармерии, щедро обещавший сохранить жизнь и имущество тем, кто добровольно явится с повинной, и предлагавший им собственное заступничество. Ни секунды не колеблясь, он отдал бы приказ ликвидировать и тех из захваченных партизан или подпольщиков, чьи родители польстились на его посулы…
Первый дом, к которому направилась группа поджигателей, был домом бая Вылчана. Его старший сын еще в 1942 году был брошен в тюрьму. Сам бай Вылчан вместе с дочерью и младшим сыном уже давно находился в партизанском отряде. Прежде чем поджечь дом, один из жандармов решил отодвинуть в сторону стоявшую кверху дном и мешавшую ему большую бочку. А под бочкой в этот момент прятался сам хозяин дома. Оказавшись один на один с десятком вооруженных жандармов, бай Вылчан выхватил из кармана пистолет, но оружие дало осечку. В ту же секунду несколько дюжих жандармов навалились на него. Затем арестованный и его жена были отведены к капитану Русеву. И здесь капитан вновь продемонстрировал свою «человечность» — после непродолжительного допроса жена бая Вылчана была освобождена. Правда, все лицо у нее было при этом в крови, а одежда разорвана.
Допрос самого бая Вылчана велся в присутствии представителей сельской верхушки. В каких только грехах не обвиняли они старика!
— Он, он подбил молодежь стать на этот путь! — кричал, тыча в бая Вылчана пальцем, один из сельских заправил.
— Как раз наоборот, — спокойно возразил бай Вылчан. — Молодежь мне открыла глаза, и я пошел по их пути.
— Его дом был прибежищем антихриста, — разглагольствовал поп. — Много лет обитает там сатана.
— Не сатана, а правда, — невозмутимо парировал бай Вылчан.
И здесь старый коммунист высказал кучке сельских мироедов все, что накопилось за долгие годы в его душе. Однако те ждали от него совсем других признаний. Но отвечать на их вопросы бай Вылчан категорически отказался, решив про себя, что об отряде, о своей деятельности в прошлом, о тайнике в своем доме, в котором не раз укрывались подпольщики, он не проронит и слова.