Прошел первый мучительный день. Вечером нам пятерым скрутили руки за спиной, привязали всех к одной веревке и погнали под сильной охраной из села Брястовец в Рудник. Конвоировал нас целый взвод под командованием поручика Григорова. Сам поручик верхом на резвом коне ездил вдоль колонны, демонстрируя свое искусство наездника. Мы то и дело оглядывались вокруг. Улицы были пусты. Никто не вышел проводить нас. Но мы были уверены, что сочувствие односельчан на нашей стороне и что они наблюдают за нами из-за опущенных штор. Каждые пять — десять минут поручик повторял свой категоричный приказ: «Любой шаг в сторону будет рассматриваться как попытка к бегству и караться смертью. За разговоры — смерть на месте!»
Стояла теплая июньская ночь. По небу плыла полная луна, и вокруг было светло как днем. Вдали светлел краешек моря. С обеих сторон от дороги стеной стояла пшеница. Наперекор человеческим страданиям земля в том году была на редкость щедра. Предыдущей ночью мы прятались в пшенице. Она росла так густо, что мы с трудом пробивали в ней себе путь. Если бы мы только знали, что наутро в селе нас будут ждать пограничники капитана Николова! Пшеница могла бы и дальше надежно укрывать нас. Но мы поступили непростительно легкомысленно.
Около двух месяцев ремсистская организация нашего района подготавливала массовый уход своих членов в только что созданный отряд «Народный кулак». Давно уже наметили, кому предстояло стать партизанами. Две временно созданные боевые группы возглавили Митко Узунов и Янаки Киряков. В Бургас и Каблешково то и дело отряжались связные. Митко Узунов, основатель и руководитель ремсистской организации в селе Брястовец, проводил большую организационную работу. Но случилось так, что перед самым уходом в горы большинство из нас попало в руки карателей. Вместе с нами врагу удалось схватить и двух подпольщиков из Бургаса — Георгия Джендова и Димчо Караминдова. Арестовали их в селе Извориште в доме священника, где они рассчитывали отсидеться во время облавы, организованной карательным батальоном прямо среди ночи в семи селах. Только трое из наших — Милан, Гина и Петко — смогли присоединиться к отряду. В шести селах было арестовано в общей сложности более сорока человек.
Мы шагали, связанные одной веревкой, и пытались взглядами приободрить друг друга. Во время следствия нас держали поодиночке. Как хотелось сейчас, перед новыми испытаниями, обменяться хотя бы парой слов с друзьями. Но «пограничники» были бдительны и неумолимы. За каждым нашим взглядом, каждым движением следили тридцать пар глаз.
Заскучавший в дороге поручик Григоров неожиданно скомандовал:
— Рядовой Стоилов, запевай!
— Слушаюсь! — откликнулся шагавший справа от нас пограничник.
Я думал, что он выберет какой-нибудь военный марш или сентиментальный шлягер, но Стоилов запел родившуюся еще в годы турецкого рабства народную гайдуцкую песню, неизвестную в наших краях. У него был чудесный голос, и песня широко разливалась над окрестными полями. Мы все заслушались. Слова песни были просты и строги, казалось, они шли от самого сердца. Пелось в ней о ворвавшихся в село «лютых бейских стражниках» и о матери, мечущейся по дому и не знающей, «где скрыть сына — родну кровинушку: то ли в сундук закрыть, то ли в землю зарыть».
Когда песня кончилась, поручик спросил певца:
— Стоилов, ты что, прямо сейчас выдумал эту песню?
— Никак нет, господин поручик! — ответил тот. — Это старинная песня, еще с турецкого времени. В нашем селе ее часто поют.
Наступила тишина, которая вскоре вновь была прервана грозным окриком поручика Григорова:
— Не разговаривать! Не останавливаться! При малейшей попытке неподчинения — расстрел на месте!
Я взглянул на певца. У меня возникло чувство, что он только что пел не о болгарах, арестованных когда-то в прошлом бейскими стражниками, а о нас, о тех, кого он сам был приставлен охранять сейчас, словно лютый пес. Возможно, что он хотел предупредить о том, какая тяжелая участь ждет нас. Наверное, он давно уже служил под началом поручика Григорова и хорошо знал его жестокий нрав, его черное прошлое палача.
…Случилось это осенью 1941 года. В районе города Смоляна появились трое политэмигрантов, тайно возвратившихся в Болгарию по заданию партии: Митакса Гугинский из села Ливочево, Минко Иванов из села Струпел и Продан Табаков из села Крыстевич. Митаксе удалось связаться со своими близкими из родного села, но, к несчастью, о его возвращении узнал и неизвестный предатель. Власти подняли на ноги всю околию, на поиски парашютистов были брошены войска и полиция. Весь район был блокирован. В селах были проведены повальные обыски. Хватали, не разбирая, и правых и виноватых, задержанных зверски избивали во время допросов. Особой жестокостью по отношению к населению отличались поручик Григоров, служивший тогда в двадцать четвертом пехотном полку, и фельдфебель Златков из двадцать первого среднеродопского пехотного полка. Поручик с группой подручных врывался в дома крестьян, тут же пускал в ход кулаки, запугивал, грозился, что если парашютисты не будут выданы, то все село будет сожжено дотла. Стефан Иванов, бывший в то время начальником околийской полиции в Смоляне, позднее вспоминал: «Когда я в начале октября приехал в Ливочево, село уже было блокировано по распоряжению поручика Григорова. Он же силой заставил мать Митаксы Гугинского отправиться на поиски сына. Бедная женщина была вынуждена бродить в горах и звать Митаксу. Естественно, что за нею было установлено скрытое наблюдение. Но подпольщики, по всей видимости, почувствовали неладное и в западню не попались. Однако через несколько дней они все же погибли в перестрелке, нарвавшись на одну из многочисленных засад, расставленных повсюду поручиком Григоровым». За это и прочие совершенные им преступления поручик Григоров после победы революции был заочно приговорен Народным судом к пожизненному заключению…