— Я оставил окно открытым, так что, когда стемнеет…
— Бывают и оправданные жертвы, — ответил Ралю. — Видимо, мне необходимо пойти на смерть, чтобы все заблуждающиеся осознали лживость щедрых посулов фашистов…
И он не воспользовался возможностью совершить побег.
…По дороге на Айтос мчался мотоцикл с коляской.
— Раз уже полиция и жандармерия идут рука об руку, значит, спасем Болгарию от богохульников! — распаленно кричал сидевший за рулем поп Еремия Хранков, оборачиваясь к расположившемуся на заднем сиденье агенту околийского полицейского управления Георгию Георгиеву.
— Спасем, как не спасти, — соглашался тот.
В коляске мотоцикла сидел связанный Ралю Кехайов.
Пройдет не так много времени — и добровольный помощник околийской полиции поп Еремия Хранков будет смиренно вопрошать на заседании Народного суда: «Я слуга божий и не могу никак понять, какие грехи мне вменяются в вину?»
Из Айтоса Ралю Кехайов был отвезен в Руен и передан в жандармерию. Там он и дождался прибытия машины из Бургаса с другими обреченными.
Однажды мне довелось встретиться и с отцом Ралю Кехайова.
— Это ты ходишь и расспрашиваешь людей, как был схвачен мой сын?
— Я, дедушка Тодор. Хочу добраться до правды и написать книгу.
— Это ты хорошо надумал, но почему не пришел сразу ко мне? Ведь я отец Ралю. Или поверил тем, кто болтает, что это я выдал Ралю? — Тяжело встав со стула, старик вплотную подошел ко мне. Минуту-другую он, не отрываясь, всматривался в мое лицо, потом снова сел и продолжил: — Хотел увидеть, какой ты есть, да не могу. Глаза мои слезами изошли за эти годы. О том, как это было, расскажу тебе без утайки, а уж ты сам решай, что тебе писать.
И я подробно записал его тяжелый рассказ.
— Я был против того, чтобы мой сын дружил с Тракето. Нечестный он человек. В свое время обманул одну молоденькую девушку, сбежал с ней в Турцию. Там взял себе турецкое имя, сменил веру. А года через три-четыре вернулся, бросив жену. Можно ли было верить такому человеку? Сам, наверное, знаешь, что именно он позднее предал ятаков из турецких сел. Но язык у него был хорошо подвешен, потому ему и поверили партизаны, взяли в отряд. Если кто и виновен в гибели моего сына, так это он.
— Значит, считаешь, что твоего сына предали?
— И об этом расскажу. Ралю и Тракето вышли из окружения вместе. Тракето послал Ралю к ятаку Нази Хусеинову в село Рожден, чтобы взять у того немного хлеба. Когда мой сын вернулся, Тракето в условленном месте не было. Тогда Ралю и решил заночевать у своего деда.
— Ваш отец рассказывал, как он встретил внука? — спросил я.
Мой собеседник ответил не сразу. Крепко обхватив ладонями ручку трости и положив на них подбородок, он думал о чем-то своем. Наконец поднял голову, снял темные очки, как будто это они мешали ему видеть меня, и тихо произнес:
— Разве есть у меня право обвинять его, ведь он мне отец. Да и давно уже нет его среди живых. Пусть уж лучше я и дальше буду нести этот крест… Поможешь мне спуститься по лестнице?
— Конечно, помогу, но ведь мы с вами еще не закончили.
— Поздно ты пришел спрашивать, как все было. Те, кто знали правду, давно умерли. Один я остался. Так и мне самому уже восемьдесят восемь стукнуло. Кто теперь поверит моим словам?
— Я тебе верю, дедушка Тодор, потому и пришел. А иначе давно бы мог написать обо всем так, как болтают люди.
Старик поднял голову, придвинул стул поближе ко мне, и из его безжизненных глаз потекли слезы. Помню, я подумал тогда, что, может быть, это последние слезы в его жизни.
— Прошу тебя, сынок, скажи им, чтобы не рассказывали детям, что якобы я предал Ралю, грех это.
— А кто рассказывает?
— От меня ты имен не услышишь, но это плохо, что так говорят. Верно, я не хотел, чтобы Ралю ушел в горы. Свой у меня был взгляд на жизнь. Да и какой отец согласится, чтобы его сын сам себя под пули подставлял? Может, в этом и есть моя вина, но сына я не предавал. Когда нагрянули жандармы, всех нас, родителей ушедших в партизаны ребят, выгнали из собственных домов. Грозились спалить их, да, видно, бог миловал. Приютили нас близкие люди. В то утро собралось нас у дороги человек семь-восемь. Йордан Лечков рассказывал о собрании в Каблешково, на котором он сам присутствовал. Больше всего нас обрадовали слова, сказанные на том собрании царским министром Христо Василевым: «С сегодняшнего дня и впредь тот, кто безвинно арестует человека, сам будет подвергнут аресту. Строго будут наказаны за свои деяния те, кто убивали людей и жгли дома. Партизаны не будут преследоваться законом, если прекратят борьбу против властей и вернутся по домам». Как раз в этот момент появился мой отец и прямо перед всеми сообщил, что Ралю находится у него. Что я мог поделать? Там среди нас были разные люди. Все принялись меня убеждать, что для Ралю лучше всего добровольно сдаться властям, это спасет его. И они, да и я сам, поверили обещаниям министра. Вспомнили мы и заверения генерала, который проводил собрание в нашем селе. Все заторопились к дому моего отца, а вместе с ними и я. Помню, ноги у меня подкашивались, шел как во сне. Не знаю, как добрались до места. Хотелось верить словам министра, но что-то подсказывало: «Неладное затеяли, пропадет парень». Возле самого дома столкнулись с солдатами — они уже арестовали Ралю.