— Что ты решил насчет завтрашней выставки? — пророкотал Хэнк Сущая Радость. Его голос прозвучал в утренней тишине особенно громко.
«До чего же этот навахо похож на заботливую наседку», — подумал Алан.
— У тебя столько же прав пойти на ее открытие, как и у всех остальных, — не унимался Хэнк.
Он был почти двухметрового роста, с могучим торсом, покрытым слоем жира. Широкое скуластое лицо с маленькими карими глазами рассекал тонкий нос. Внешность Хэнка казалась устрашающей, хотя Алан знал его как человека добрейшей души. Их дружба началась, когда Алан пришел учиться в индейскую школу Феникса, где Хэнк преподавал рисование. Тогда они были учеником и учителем, а теперь — близкими друзьями.
Алан пожал плечами.
— Вряд ли я готов к встрече с Лиз.
— Конечно, тебе чертовски больно, что она отвергла твое предложение. Если честно, то я никогда не понимал эту женщину. Да и не только эту. Но завтра ты будешь представлять не только себя. Ты будешь представлять свой народ. Там будет полно репортеров, и, черт возьми, ты не имеешь права пропустить эту выставку.
Алан прошелся по дворику, подняв лицо к солнцу, словно прося у него благословения.
— Я не смогу больше работать с Лиз, — бормотал он.
На лице Хэнка появилось выражение изумленно-недовольное, и огромный навахо стал по-настоящему страшен.
— Не смей так говорить! Лиз — твой дилер номер один. Деловую сторону она знает гораздо лучше тебя.
Хэнк, безусловно, прав, но от этого не легче. Алан тяжело вздохнул. Он не встречался с Лиз несколько недель, даже заплатил большую сумму транспортной компании, чтобы картины упаковали и доставили в галерею.
Шум отодвигаемого кресла отвлек Алана от невеселых мыслей.
— Поеду в город, куплю что-нибудь поесть, — сказал Хэнк. — Тебе ничего не надо?
— Нет, спасибо. Я еще посижу здесь немного, Мне надо подумать.
Хэнк сочувственно похлопал друга по спине.
— Ну, до скорого.
Когда его шаги стихли, Алан сел за стол и налил вторую чашку кофе. Лиз. Черт бы ее побрал. Все это время он думал только о ней. Он не забыл о своем огромном долге, вернуть его он мог только в том случае, если они продолжат свои деловые отношения. И не важно, насколько болезненно это будет лично для него.
Слава, успех, богатство. Все блага, которыми он теперь наслаждался, начали сыпаться на него с того дня, когда он, малоизвестный, но полный больших ожиданий, переступил порог галереи Лиз Кент и показал ей репродукции своих работ.
— Нам есть о чем поговорить, — оживилась она.
Алан вспомнил, как изо всех сил пытался сохранить бесстрастность, хотя готов был кричать от радости. Наконец-то! Он месяцами ходил из одной галереи в другую, понимая, что его работы хороши, во всяком случае, намного лучше тех, которые он видел на выставках. Но большинство дилеров не удосужились даже взглянуть на его картины, стоило только им увидеть цвет его кожи, потертые джинсы и рваные башмаки.
Эти сукины дети лишь пожимали плечами и говорили, что у них нет места. Другими словами, они не хотели представлять индейского художника, пока он не сделает себе имя. Алан был уверен, что не очень-то чувствителен к неудачам, тот, кто провел детство в резервациях, не может быть чувствительным. Но бесконечные отказы едва не доконали его. Может, дилеры правы? Может, он много лет морочил себе голову?
Он не первый парень, вернувшийся из Вьетнама с утраченными иллюзиями. Если бы не Хэнк, Алан, пожалуй, сдался бы. Именно Хэнк заставил его попытать счастья у Лиз Кент, которая, несмотря на недавнее появление в Скоттсдейле, уже прославилась беспощадностью своих оценок и не задумываясь отказывала тем, кого считала недостаточно талантливыми.
Алан не ожидал, что она уделит ему столько времени и даже пригласит его в свой кабинет. С первого взгляда он был поражен ее красотой. Как косноязычный идиот, он стоял на пороге и думал о том, что заложил бы душу за возможность написать ее портрет. Потом она повела его по галерее. Идя следом, Алан пытался угадать, сколько ей лет. Двадцать пять? Тридцать пять? Он терялся в догадках. Индейские женщины расцветали к пятнадцати годам. В двадцать у них уже было по двое-трое детишек, фунтов тридцать лишнего жира, глубокие морщины от многочисленных забот.
Глядя на упругие ягодицы, он испытывал танталовы муки. Она неожиданно остановилась и повернулась к нему лицом. Алан вовремя успел сделать шаг назад, с болью сознавая, что белым женщинам неприятно прикосновение краснокожих мужчин. Даже случайное.
— Как вам моя галерея? — спросила Лиз.