Чуть обернувшись, Лиз смотрела в ту сторону, где в длинной крестьянской юбке и домотканой шали, накинутой на плечи, прижавшись спиной к стене, стояла Марианна Ван Камп, словно надеясь, что стена расступится и поглотит ее. В одной руке она держала бокал шампанского, в другой — сигарету, пепельница перед ней уже не вмещала окурков. Марианна была художницей-самоучкой, но Лиз никогда не придавала значения степени бакалавра искусств, дипломам Пратта или Чикагского института живописи. Она бралась представлять только тех художников, которые имели талант. Талант и желание стать лучшими.
Приехавший к семи часам Лоуренс Ли этими качествами обладал. Копна седых волос и развевающаяся борода придавали ему колоритный и драматичный вид. Он сразу привлек всеобщее внимание, которое щедро разделил со своей талантливой женой Мэри Уайент, пришедшей вместе с ним на открытие выставки. Появление пятнадцать минут спустя знаменитого литографиста Амадо Пеньи также произвело фурор. Однако волнение быстро улеглось.
Гости ждали Алана.
Из всех подопечных Лиз только он был звездой первой величины. Его магнетическая сила могла привлечь любого, даже незаурядного человека. Казалось, люди начинают ощущать присутствие Алана до того, как он входил в помещение, а его внешность заставляла их оборачиваться ему вслед. Обаяние делало его незабываемым. Талант превращал в великана.
Отсутствие Алана нарушало атмосферу вернисажа — этого тонкого сочетания искусства и великосветского приема, которое при одних обстоятельствах может стать шедевром, а при других — превратить выставку в протухшее суфле. Беспокойно поглядывая на часы, Лиз все больше проникалась чувством, что ее ждет именно суфле.
Когда в зале появлялся очередной подвижник или потрясатель основ, уже не слышно было обычных приветственных криков, лишь ненадолго оживлялся приглушенный разговор. Но хуже всего то, что богатые посетители не думали ничего покупать, быстро переходили от картины к картине, и служащие галереи не успевали среагировать и представить товар лицом.
Даже Рик казался обескураженным.
— Плохо дело, — беспокойно сказал он Лиз. — Видимо, мы зря потратились на шампанское. Я не заключил ни одной крупной сделки.
— Еще рано.
— Уже восемь часов! В прошлом году к этому времени я успел продать картин на триста тысяч.
— Не надо меня нервировать. Иди и работай, — огрызнулась Лиз.
Тот моментально растворился в толпе, но Лиз заметила его обиду и пожалела о своей грубости.
Если Алан в самое ближайшее время не появится, выставку ждет провал, чего не случалось за всю историю галереи. Тысячи Долларов, потраченные на приглашения, рекламу, авиабилеты, бронирование номеров для иногородних художников, не говоря уже о шампанском и закусках, вине и обедах для потенциальных покупателей, можно списать в невосполнимый убыток, который Лиз будет не в состоянии покрыть, ведь она только что заняла полмиллиона долларов. Ей надо получить рекордные доходы именно сегодня, иначе она не сможет удержать галерею на плаву.
Но риск и бессонные ночи и тревоги оправдаются, если придет Алан. «Нет, — мысленно поправила себя Лиз, — когда придет Алан». В его присутствии она и объявит, что собирается открывать в Манхэттене галерею, посвященную исключительно творчеству Алана. Идея возникла в бессонные ночи, когда Лиз мучительно решала, как перебросить мост через пропасть, разделявшую их после ссоры.
Ей очень не хотелось отходить от двери, однако поток посетителей иссякал, гости входили все реже, и упрямое стояние в дверях становилось подозрительным. Увидев, что одну из картин Алана внимательно разглядывает богатая чета коллекционеров из Нью-Йорка, Лиз поспешила к ним. Говард Лундгрен сделал миллионы на очистке металлургических отходов и теперь превращал шлаки в произведения искусства, которые собирал с неимоверной жадностью.
— Рада видеть вас снова, — сказала Лиз. — Надеюсь, путешествие было приятным?
Скип Лундгрен явно стремилась выставить напоказ состояние мужа. Юбка с пуфами выглядела бы просто божественно, будь Скип моложе и стройнее. Несмотря на теплую погоду и духоту переполненного помещения, плечи миллионерши покрывал дорогой мех.