Когда они с Лиз стали любовниками, он сразу понял, как мало она знает о настоящей страсти. Она попыталась изобразить оргазм, но ей не удалось его обмануть. Зато потом он только поражался ее успехам и той легкости, с какой она постигала искусство любви. Однако в ту первую ночь Алан искренне жалел Лиз. Ничего не знать о собственном теле, которое буквально создано для чувственных страстей! Да это же настоящая трагедия! Оказалось, англосаксы, столько рассуждающие о сексе, абсолютно в нем не разбираются и ничего не понимают в отношениях мужчины и женщины.
Лиз научила его, как надо вести себя в мире белых, одеваться, поддерживать светскую беседу, делать заказ в пятизвездочном ресторане, куда она очень любила ходить и где намного важнее, чтобы тебя увидели за нужным столиком с нужными людьми, чем сытно и вкусно поесть. В свою очередь, Алан терпеливо вел Лиз к осознанию ее женственности. Теперь он чувствовал себя в высшем свете так, словно был прирожденным аристократом, а она наслаждается любовью не хуже опытнейших женщин племени апачей. Он считал, что обмен равноценный.
Сняв пиджак, он устроился у камина. В спальне Лиз он ориентировался, как в своей собственной, но никогда не чувствовал себя до конца раскованным. Его дом, построенный из необожженного кирпича, был обставлен по-мужски грубовато. Комнаты заполняли древние скульптуры из Санта-Фе, изделия индейских племен Гранд Чимеки, на полу лежали домотканые коврики из Чимайо. Комната Лиз, напротив, обставлена с чувственной женственностью. Зеркальные стены, пушистый австралийский ковер на полу, белая мебель, инкрустированная мореным дубом, исполинская кровать с белым шелковым покрывалом.
Но главной в комнате была картина, висевшая над камином. На полотне размером четыре на восемь футов изображена нагая Лиз, ожидающая возлюбленного. Когда Алан рассматривал эту картину, у него теплело в душе. Портрет, написанный шесть лет назад, удался. Пожалуй, это была одна из лучших его работ, в ней он сумел ближе всего подойти к сущности Лиз, хотя ему было чертовски трудно. Улыбаясь, он подумал, что гораздо быстрее закончил бы тогда портрет, если бы не слишком часто отрывался от мольберта ради постоянно вспыхивавшей страсти.
Он желал Лиз с того момента, как впервые переступил порог ее галереи. Мгновенная реакция, в которой было много животного, желание затмевало разум. Тогда он не смел ни на что надеяться, ведь мир, где обитают такие женщины, как Лиз Кент, недосягаем для бедного индейского художника.
В детстве он прошел хорошую школу ненависти и недоверия к белым. Старейшины учили его, что бледнолицые отняли у апачей все: охотничьи угодья, культуру, свободу, а в кровавых сражениях прошлого века пытались отнять и жизнь. Правительственные чиновники твердили тогда, что хороший индеец — это мертвый индеец. Сидя вечерами у костра, Алан много раз слышал имена погибших воинов, среди которых были и его предки.
Повинуясь советам старейшин, Алан рассчитывал со временем полюбить девушку своего племени, которая пройдет испытание и докажет, что у нее есть характер и мужество. Он женится на ней, у них будет много детей, которых они воспитают как истинных апачей.
Но потом он встретил Лиз.
— У тебя такой отсутствующий вид, словно ты далеко-далеко отсюда, — сказала она, входя в спальню и прикрывая дверь. — Что-нибудь случилось?
— Нет, я думал о нас. — Алан не хотел испортить этот необычный вечер необдуманным действием. — Мне нужно поговорить с тобой о нашем будущем. Но сначала прими вот это.
Он протянул Лиз коробочку, и ее неподражаемые глаза раскрылись от восхищения.
— Алан, какая прелесть! — радостно воскликнула она, застегивая колье на шее.
Сдерживая желание немедленно заключить ее в объятия, он разлил шампанское и протянул ей бокал.
— Весь вечер я ждал этого момента, чтобы поговорить с тобой. Давай сядем.
Лиз поставила свой бокал и прижалась к Алану.
— А я сначала хочу как следует отблагодарить тебя.
Отвечая на страстный поцелуй, она слегка приоткрыла губы, и Алан сразу воспользовался этим, кончиком языка мягко, но настойчиво проник в ее рот, нежно исследуя его потаенные уголки. Потом осторожно сжал зубами ее язык и слегка всосал его. Игра длилась бесконечно, словно он никак не мог насытиться возлюбленной. А Лиз уже горела от желания. Прижавшись к Алану всем телом, она чувствовала его твердую, бешено пульсирующую плоть, таяла на огне, который бушевал в ее крови, и жаждала, чтобы его погасили.