Кивком головы дворецкий пригласил ее войти, и она сдержала восхищенный возглас, чтобы не показаться деревенщиной. Это было не просто благополучие, это было богатство, воплощенное в предметах, ослепительное богатство, которое не может даже присниться простому смертному! На инкрустированном паркете лежали восточные ковры нежнейших пастельных тонов. Недостаток образования не позволил Марианне определить, к какому стилю и веку относится мебель, ясно было одно: мебель французская, ручной работы и очень дорогая. Но ее ценность меркла по сравнению с чудом живописи, которое украшало стену. Марианну, словно магнитом, потянуло к картине Кэссат, изображающей юную мать с младенцем.
— Я знал, что картина тебе понравится, — раздался за спиной знакомый голос.
— Понравится? Да я просто влюблена в нее!
На Реджинальде были широкие фланелевые брюки и брусничного цвета смокинг. Одежда несколько скрадывала угловатость его фигуры. Привстав на цыпочки, чтобы чмокнуть его в щеку, она решила, что он, можно сказать, даже красив.
— Сегодня ты distingue[12]. — Марианна ввернула словечко как бы невзначай, чтобы Реджинальд, не дай Бог, не понял, что она просиживает дни и ночи над своим старым французским словарем.
— Merci, mon amie[13]. — Приветливая улыбка буквально осветила его лицо. — Прежде чем мы устроимся у камина, хочу показать тебе дом. Ты не возражаешь?
— Конечно, нет.
Экскурсия началась со сводчатого холла, находящегося в одной из башен, которые Марианна видела с улицы. По одной стене от потолка до пола спускался величественный гобелен, а по другой поднималась кованая лестница.
— Перила — шедевр искусства, сделаны около тысяча девятьсот девятого года. Это Гимар. Они чудесны, не правда ли?
Марианна кивнула, хотя ей показалось, что в переплетении железных конструкций было что-то устрашающее, похожее на змеиное гнездо.
Им потребовалось около часа, чтобы обойти десять тысяч квадратных футов замка. Реджинальд оказался превосходным гидом. Он знал историю всех многочисленных предметов старины и произведений искусства. В библиотеке с редчайшими книгами в кожаных переплетах и золотым обрезом стола большая скульптура Невельсон.
У Реджинальда было три картины О'Кифф. Лучшая из них висела в комнате, которую Квинси называл утренней, спальню украшали полотна Бонэр и Морризо. Марианна даже вздрогнула, увидев свои пейзажи на стене его личного, как выразился хозяин, убежища.
— Здесь я люблю читать и слушать музыку. — Он жестом показал на сложную стереосистему и удобное кожаное кресло. — Если мне грустно, я смотрю на твои картины, они меня успокаивают, и я уже не чувствую себя одиноким.
— Радость моя, такой мужчина не может быть одиноким. У тебя наверняка отбоя нет от друзей.
— Если бы ты знала меня лучше, то поняла бы, что я веду довольно замкнутую жизнь.
— Почему ты не женился? — задала она вопрос, который вертелся у нее на языке с момента их первой встречи.
— Мне не посчастливилось встретить подходящую женщину. — Квинси откашлялся и вытер губы носовым платком. — Поставь себя на мое место. Мне надо проявлять осторожность. Ведь очень трудно понять, любят ли тебя самого или хотят получить имя семейства Квинси и его несметные богатства.
Повинуясь внезапному импульсу, Марианна схватила его руку и поцеловала.
— Если бы ты видел себя моими глазами, то не тревожился бы. Ты — лучший в мире человек, а этого нельзя купить ни за какие деньги.
— Как бы я хотел тебе верить, — вздохнул он.
— Ты можешь мне верить.
Он вдруг обнял ее и притянул к себе. Из-за его высокого роста объятие вышло довольно неуклюжим.
— Ты — особенная. Никогда не думал, что мне удастся встретить женщину с твоим талантом и joie de vivre[14].
Марианне тоже хотелось его обнять, но она не смогла преодолеть застенчивости.
— Как насчет шерри?
— Обожаю шерри. — Хотя тот шерри, который она пробовала в дешевых забегаловках, совсем не казался ей вкусным и отдавал каким-то противным лекарством.
Дом был так велик, что Марианна ни за что бы не нашла гостиную, а если ей захочется в туалет, то придется отмечать дорогу хлебными крошками. Остаток дня они провели у камина, потягивая шерри, болтая о живописи и художниках. Реджинальд знал историю искусств намного лучше нее, зато о процессе творчества он не знал ровным счетом ничего и все время пытался выведать что-нибудь у своей гостьи.
Раньше Марианна никогда не задумывалась, как выходит то, что у нее выходит.
— Как будто мне хочется что-то сказать, — она наморщила лоб, пытаясь сформулировать свои ощущения, — и я не могу удержать это в себе. Я не большой мастер описывать чувства словами. Но мне очень легко рисовать.