Что смешно — комаров нет. Им плодиться негде — лужи-то высохли. Мух тоже почти нет. А говорили, «насекомые живучие»! Ну да. Только тараканы, быть может… Периодически я нахожу на окне засохших бабочек, иногда дневных, пестреньких, иногда — пушистых ночных мотыльков. Они прячутся в тени жалюзи — и все равно умирают от жары. Я собираю их в коробку из-под сигарет и думаю устроить им похороны во дворе. Кажется, от зноя у меня окончательно расплавились мозги.
Птицы тоже постепенно умирают. Начали голуби — они забираются в тень, но это их не спасает, все равно превращаются в невесомые мумии. Над «жареными воробьями» теперь даже законченные циники не хихикают — а когда я увидел первую ворону, это было как удар в сердце. Болтали, что уж вороны-то, особенно городские, могут хоть в эпицентре ядерного взрыва выжить… Идиоты.
Интересно, как крысы себя чувствуют. Дохлых мышей я видел во множестве, а крыс — нет. Интересно, сколько они протянут. Может, переживут людей? Даже забавно…
Читать тяжело; даже веки в поту, строчки слипаются в глазах. Включить телевизор — нестерпимо. Между репортажами с пожаров — бодренькая болтовня, дрянные фильмы, попса… Неделю назад метеорологическое светило изволило пошутить в интервью. Его спрашивают: «Когда похолодает-то?» — а он ухмыляется и говорит: «Опыт подсказывает, что к январю должно бы! Подождите ещё пару месяцев!» Ах ты же, дрянь! Все, телевизор больше не смотрю.
Компьютер иногда включаю. Послушать, о чем народ говорит. А о чем он говорит! О смертях, о пожарах, о том, что кислорода все меньше и о том, что урожай по всему миру сгорел на корню. Скоро начнем драться за жратву — но это пока незаметно. Киса, Киса, иди сюда… хочешь еще паштета с тунцом? Ешь сейчас, пока можешь, девочка; через годик не будет у нас ни паштета, ни тунца…
По последнему прогнозу, который я слышал, мировой океан покрыт нефтяной пленкой на четверть. Этого уже от души хватает, чтобы ни черта не испарялось. Может, нефть будет разливаться и дальше. Может, не будет. Но осенью же должны пойти хоть какие-нибудь дожди, нет?
Хотя, наверное, если пойдут ядовитые, то это никого не обрадует.
Зря я сказал, что одинок… А мир? Вот кто мне сдохнуть спокойно не дает — планета, будь она неладна. Мама. Мамочка. Черт со мной, черт с нами со всеми — но какое мы имели право гробить ее, вот вы что скажите, господа присяжные? Подыхающий с голоду убил собственную мать и сожрал? Черта с два! И с голоду он не пух, вполне себе хватало жратвы, мать же и подкидывала, и нужды особенной не было! Просто вздумалось отрезать от нее куски, от живой — чтоб не скупилась на деньги! Не подумал, сынок, что кровоточить начнет? Не захлебнись маминой кровью…
Я брежу тем, как она умирает. И тогда мне хочется ласкать кошку, будто кошка — это все, что мне осталось от всех зверей, рыб и птиц всего мира. А старый кактус — все, что мне осталось от растений. Кактус еще не понял, что все ужасно; он к жаре привычный и к жажде привычный. Ему даже хорошо, наверное…
Я пытаюсь поспать, но заснуть не могу. От запаха гари и тухлой помойки дышать тяжело, да и кислорода в воздухе маловато, кажется… Киса уходит с моей подушки на пол, где прохладнее. Мне хочется выть от безысходности. Мне хочется удавиться, чтобы не видеть, что будет дальше… с мамой. Это было бы отличным выходом — я умер, пока она была еще жива. Но какой-то гнусной частичке сознания надо непременно домучиться до конца. Досмотреть. Все равно из нас двоих я умру первым…
И Кису жалко. Кто ее кормить будет? На улице жрать нечего — что не сгорело, то гниет…
А вентилятор все гудит, томно, однообразно, сонно… Кондиционер — невозможная роскошь. Даже будь у меня деньги, очередь на установку — на год вперед. Наплевать.
Зато у меня востребованная специальность, по нынешним временам не останусь без работы. Техник по холодильным агрегатам, ха-ха. Отменная работенка. Позавчера, к примеру, работали на хладокомбинате, возле мороженого — очень способствует!
Завтра, правда, монтируем новый холодильник в морге… Но до завтрашней ночи еще дожить надо.