— Лал тебе запрещает работать? Так надо понимать? А если он узнает, что ты захотела увидеть меня и пришла сюда, ко мне?
— Во-первых, он в командировке, — отвечает небрежно Тоня. — Во-вторых, я никогда не даю ему отчета в своих поступках.
— И у тебя уже есть своя, интимная жизнь, скрытая от его глаз?
— Марат, прекрати, это слишком. О какой интимной жизни ты говоришь? Весь мой грех и вся интимность только в том, что я пишу Оле письма и все время спрашиваю о тебе. Все время передаю приветы, надеясь на что-то...
— Эх, Тоня, Тоня, — не могу сдержаться я.
— Марат, милый, — умоляюще просит она. — Ты меня должен простить за прошлое!
— Да я давно уже простил, — отзываюсь с беспечной лихостью, от которой щемит сердце и кровь стынет — Разве я тебя упрекнул в чем-то? Что поделаешь, если тебе понравился другой? Что поделаешь, если он оказался лучше? Чище! Импозантнее! Какие там еще у него качества? — спрашиваю я со злостью: показная холодность и безразличие изменили мне самым неожиданным образом.
— Маратка, милый, успокойся... Ну, успокойся, — вдруг начинает счастливо смеяться Тоня. — Я ведь знала, что ты не разлюбил меня. Знала! Ну, скажи, что так же, как прежде, любишь меня! Скажи...
Тоня целует меня, и у нее глаза мокрые. Стоим посреди тротуара, оторваться друг от друга не можем. Я только слышу шепот: «Марат, милый мой Маратка, мука моя... совесть моя... счастье мое....»
— Куда мы идем, Тоня? — выйдя из оцепенения, спрашиваю я.
— Ко мне. Я сказала маме, что ты приехал. Посидим, поужинаешь у нас. Мама будет очень рада тебе. Она считает во всем виноватой себя.
— Это тебе твоя мама тогда внушила, что мы с тобой разные? — спрашиваю я. — Я — сын старого партийца, а ты...
— Откуда тебе известно такое, Марат? — испуганно отзывается Тоня. И умолкает. В молчании ее напряженность. Такое ощущение, будто я своим дерзким вопросом погасил вспыхнувшее пламя.
— Оля доверила мне одно твое письмецо. Прости ее, — говорю я и сжимаю похолодевшую руку Тони в своей ладони. — В том письме ты объясняешь истинную причину нашей размолвки. Дескать, оставила меня, чтобы ни чем не омрачать мое существование. Неужели это так?
Тоня высвобождает руку из моей ладони.
— Марат, давай не будем об этом? Ты прекрасно понимаешь и сам, что мы с тобой и сейчас — на разных полюсах. А тогда — тем паче. Не думаю, чтобы твои родители могли принять меня...
— Тоня, ты жестока ко мне. Как ты смеешь так думать?
— Не надо, Марат. Не бери на себя слишком много, — печально отзывается Тоня. — Окажись я твоей законной женой, мог бы поплатиться и ты, и твой отец. А к чему неприятности? Разве нельзя обойтись без них? Разве недостаточно того, что я тебя люблю? Считай, что ничего страшного не произошло. Просто мы долго не виделись. Встретились, и вот — счастливы...
Тоня выговаривает каждое слово с трудом, словно у нее мерзнут губы. И слезы у нее на глазах, и дышит судорожно. Что и говорить — жестокое счастье. Я опять беру нежные пальчики в ладонь и заглядываю ей в глаза. Я не могу понять, почему у нее такое страшное предубеждение? Почему такой страх? И начинаю внушать ей:
— Хорошо, Тоня, допустим, отец мой не согласился бы на наш с тобой брак. Но я-то, я! Я не поступился бы и мыслью предать тебя. Ты понимаешь это? Да и риска с моей стороны никакого не было. Что из того, что твой отец репрессирован? Дети за родителей в таких ситуациях не несут ответственности...
— Может быть, Марат. Но к чему сейчас об этом? Меня, действительно, сбила с толку мама. Лал пришел ко мне в общежитие и как раз у меня была мама. Сначала они с Лалом поставили меня в безвыходное положение: дескать, мы с тобой не пара. А потом заговорили о благополучии. Маме Лал достал путевку в Сочи и помог вернуть московскую квартиру, меня перевел в Московский университет. Только в одном они меня не сломили. Они не смогли убить во мне любовь. Будешь ты со мной, или опять уедешь далеко отсюда, но ты всегда у меня в сердце...
— Жестокая ты, Тоня, — повторяю я. — Очень жестокая... Ты даже не думаешь обо мне. Тебе совершенно безразлично, как я отношусь к твоей совместной жизни с Лалом! А мне трудно сознавать, что ты с ним.
— Маратка, милый мой, — опять пламенеет Тоня. — Ну о чем ты говоришь? Ну хочешь, я больше не вернусь к нему? Уеду с тобой в Ашхабад? Только ты обдумай, как следует... Чтобы ничего такого...
— Хочу! — говорю я и обнимаю ее. — Хочу... Больше он тебя не увидит.
Мы вошли в метро. Доехали до «Динамо». Лифт в Тонином доме не работал. Пришлось подниматься на шестой этаж по ступенькам. Мать открыла дверь. Спросила, почему так поздно, увидела меня и как-то испуганно улыбнулась. Тоня сжала мне руку.