— Мама, Марат, переночует у нас. Ты оденься, познакомишься.
Тоня раздевается и снимает с меня пальто и шапку. Ведет в комнаты. Их тут четыре. В гостиной накрыт стол. Мать выходит в бархатном платье.
— Простите, но я уже уснула. Я долго ждала вас... Значит, вы и есть тот самый Марат? — разглядывает меня мать Тони. — Я должна просить у вас прощения, мальчик. Это я погубила ваше счастье. Глупая я женщина... Ужасно глупая и немощная. Другие как-то проще смотрят на жизнь, а я...
— Ну зачем же вы так? Мало ли что в жизни бывает... Да и не все потеряно еще, — еле слышно отвечаю я.
— Ах, мальчик-мальчик... Сколько по вас слез пролила Тоня! Давайте выпьем с вами по рюмочке. И простите меня, старую грешницу.
Выпили коньяку. Аделаида Михайловна спрашивает:
— А как вы думаете, Марат, будет амнистия тем, кого в тридцать седьмом взяли?
Я не знаю, что ей сказать, потому что действительно ничего не знаю. Но я зол на вездесущего Лала.
— Знаете, Аделаида Михайловна, если и будет, то поверьте мне, муж ваш вернется без какого-либо участия вашего зятя.
— Ох, опять эти тяжкие разговоры, — упрекает Тоня. — Неужели больше не о чем поговорить? Мама, мы не виделись с Маратом шесть лет, понимаешь? Прошу тебя, не тяготи его своими заботами... Маратка, а что у тебя завтра? — обращается Тоня ко мне.
— Утром поеду в Реутов к деду и бабушке. Я же родился там! Но я не знаю, как туда добираться.
— Мы поедем вместе, Марат! — радостно восклицает Тоня. — Я хочу посмотреть на твоих стариков.
Мы просидели до часу ночи. Потом Тоня постелила мне в одной из комнат.
В коридоре на часах пробило три, когда она приоткрыла дверь, подошла на цыпочках, села и прильнула ко мне...
10.
Утром в ГУМе мы купили деду шапку, бабушке шерстяной платок и разных гостинцев. Приехали на Курский вокзал, сели в пригородный поезд. И вскоре оказались в Реутове.
— Ну вот смотри, — говорит Тоня. — Вот — твоя родина. Очень симпатичный городишко.
Мы остановились посреди железнодорожного перекидного моста и осматриваем все вокруг. С одной стороны дороги — деревянные дома, с другой — каменные. И огромная кирпичная труба возвышается над ними. Та самая, на которой в Октябре семнадцатого комсомольцы красный флаг водрузили. А те корпуса, пониже — это цеха Реутовки. Огромные и тоже из жженого кирпича. Смотрю и думаю: так вот она — колыбель подмосковного рабочего класса!
— Дед с бабушкой живут на улице Ленинской, рядом с фабрикой, — говорю Тоне.
Мы спускаемся по ступенькам вниз. Идем, смотрим на номера домов. А вот и нужный номер. Стучимся. Долго никто не открывает, наконец, слышим:
— Ктой-то там?
— Бабушка, это мы... Твой внук... Марат...
Дверь открывается. Сморщенная, в платочке старушка разглядывает нас. Посмотрела на меня, на Тоню, кликнула деда. Тот подошел, вынул из верхнего кармана пиджачка очки, и тоже стал нас разглядывать. Пока длится эта церемония, втолковываю старикам, что я никто иной, а сын Александра Природина. Зовут меня Маратом, а это моя невеста.
— Ну, заходите, коль так, — наконец, разрешает дед. — Это ты нам триста рублей присылал?
— Ну, а кто же еще! Я, конечно.
— А что ж сам-то раньше не приехал? Мы уж с бабкой помирать собрались.
— Ну, дедушка, ты что! — восклицаю я. — Да ты еще героем выглядишь. Тебя еще лет на двадцать, а то и больше хватит.
— Ишь ты, куда хватил, — смеется он. — Чай, чтоль, пить будете?
— Мы вам гостинцев привезли, — говорю я. — Тонечка, где там наши покупки?
Тоня тоже уже осмелела. Разделась, вынимает из сумки и кладет на стол подарки. Надевает на бабку платок, а деду подает шапку. Он, посматривая в зеркало, говорит:
— Шапка, конечно, обыкновенная, как все шапки. А вот сердце у тебя, внучок, доброе. За это спасибо...
— Да уж воистину доброе, — соглашается бабушка. — Помню, когда Сашка таджичку привез, ох я и горевала. Бога боялась, как бы не проклял. Да и в конфуз мы с дедом попали. Марию, девку тут одну, для Сашки сватали, а он с таджичкой из Азии вернулся.
— Маруська-то, она вон какая баба. Сама пудов на семь, да жадности целый пуд. Разве от нее дитя мог бы деньги старикам выслать? Да ни в жисть не поверю!— Дед смотрит на меня умиленно, и вдруг спрашивает: — Тебя звать-то как? Прости нас старых, мы ведь забыли познакомиться.
— Маратом меня зовут.
— Марат? — переспрашивает он. — Это чье же такое имя?
— Революционное имя, дед. Блеск ума, пламень сердца и максимум уважения к старикам!