Дагоберт, мужчина в самом расцвете сил, словно постарел лет на десять. Он пил. Пил с того самого дня, когда прискакал сюда, как побитая собака. Его и его лейдов спасли хорошие кони, а вот пехоте пришлось туго. Их гнали, словно оленей. Франки шли лесными дорогами, заваливая их за собой стволами деревьев. Но это спасло их лишь от конницы, а вот легконогие отряды голых по пояс мальчишек с дротиками и луками превратились в сущий кошмар. Они бегали не хуже аварских коней, но упавшие лесины не мешали им совершенно. Перевитые сухими жилами пацаны бились так, как не каждый воин умел. В прямой бой они старались не вступать, и разили франков издалека. До земель алеманнов дошли немногие, а те, кто дошел, сгинул там. Предатель Хродоберт взбунтовал Эльзас. Пробились только сильные отряды, что прошли до дома там, где их не ждали. Вот так вот. Он, король франков Дагоберт, совершил невозможное. Он потерял сразу две армии — и Нейстрии, и Австразии. Да, и армию Бургундии, пожалуй, тоже. Вместе с самой Бургундией…
Этот груз был так тяжел, что король сорвался. Он пил несколько недель. Пил до тех пор, пока туман беспамятства не загонял боль потери куда-то очень глубоко. Он приходил в себя то ночью, то днем, и пил снова, потому что начинало щемить где-то слева, а в каждом взгляде ему виделось презрение и укоризна. Он пил, отдавая в пьяном угаре приказы о конфискациях. Он приказал грабить монастыри, когда камерарий[5] сказал, что казна пуста. Ему просто неоткуда было больше взять денег. И даже не с кого… Вой в Нейстрии и Австразии стоял страшный. Сразу тысячи семей потеряли кормильцев. Когда еще франкские роды дадут новых воинов? Ведь он даже презренным бретонам отомстить не может, а это и вовсе немыслимый позор…
— Может, хватит пить? — Нантильда холодно смотрела на него в тот день, когда король ненадолго пришел в себя. — Я велела увезти все вино. Его тут вообще больше нет. Ни капли.
— Как ты смеешь? — лицо Дагоберта исказилось от гнева. — Ты кто такая? Ты служанка! Ничтожная тварь! Наложница!
— Я ношу короля или королеву, — спокойно ответила Нантильда. — Ударь! Ну же! Ведь это так легко!
— И ударю! — приподнялся на локте Дагоберт. — Забылась, сука? Так я тебе напомню твое место.
— Тебе это не поможет, — Нантильда побледнела, но не тронулась с места. — У тебя один сын, а вокруг враги. Избей меня, и я потеряю ребенка. Твой род может прерваться от любой простуды.
— Убью! — Дагоберт поднял кулак, но ударить не смог. Не потому, что ему было жаль жену, вовсе нет. Короли франков редко ограничивали себя в такой малости. В ее словах была холодная логика. Один сын — это почти ничего. Тут она права. Он не может ее избить, как бы ни хотелось.
— Пошла вон, стерва! — махнул он рукой.
— Не пойду, — спокойно ответила Нантильда.
— Почему это? — Дагоберт посмотрел на нее с немалым любопытством. Он так удивился, что даже сердиться перестал.
— Я знаю, что нужно делать, — ответила Нантильда, понемногу повышая голос. — Если не делать ничего, как сейчас, то через пару лет убьют тебя, меня и нашего ребенка. И эту деревенскую дуру Рагнетруду с сыном тоже убьют. Нас просто зарежут убийцы. Их пришлет герцог Само, или твой брат, или эта сука Клотильда… Да мне все равно кто. Я хочу жить.
Она перешла на крик.
— Понимаешь, ты! Я хочу жить! Жить! Половину королев франков убивают, еще половина заканчивает свою жизнь в монастырях. Тех, кто умер счастливыми в своей постели, по пальцам пересчитать можно!
— Не ори, — поморщился Дагоберт. — Голова болит.
— Выпей! — Нантильда поставила перед ним кубок. — Но это последний. Нам надо серьезно поговорить.
— Говори и убирайся отсюда, — вино сделало чудеса, и король почти пришел в себя. По крайней мере, жуткое похмелье и головная боль отступили на время, снова вернув ему ясность ума.
— Конница! — торжествующе сказал Нантильда. — Нам нужна конница!
— Иди на кухню, дурочка, — с ледяной яростью ответил Дагоберт. — Иди, свари кашу, ты больше ни на что не годишься. И советы твои полное дерьмо. Где я денег столько возьму?
— Раздай землю с крестьянами своим лейдам, — торопливо ответила Нантильда, видя, что терпение у ее мужа заканчивается. — Франки сейчас не пойдут на войну, так пусть снаряжают одного конного… ну, пусть с тридцати мансов земли… С десяти хозяйств один конный воин. Понимаешь?
— Это возможно, — неохотно сказал король после раздумья. — Но войско у меня совсем небольшое будет. Хотя… Какой теперь прок от пехоты? Да никакого. Только землю копать… И это успокоит франков, которые сейчас не хотят идти воевать… Хм… В этом что-то есть.