— Заткнись! — резко оборвал его Вацлав. — Я не разрешал говорить! Самым умным себя посчитал? Ты на службе, парень. И присягу давал. Твои выходки могут ко многим бедам привести. Тебя грамотный палач расколет быстрее, чем ты куриную ногу объесть успеешь. Ты ведь, жадная сволочь, все наше дело под удар ставишь. Это же ты ростовщика уделал! Даже актеров для этого из Александрии выписал!
— Откуда…? — Коста даже вспотел.
— Ты не один тут работаешь, — пояснил Вацлав. — И у людей этих уши и глаза нараспашку открыты. То менялу как-то очень хитро ограбят, то богатый ростовщик задарма дом отдает и бежит куда-то, оставив половину Константинополя рыдать от счастья. А к нему никаких вопросов нет. Ни у властей, ни у ночного люда. И ведь нигде и ничего не всплывает. Никто по кабакам не хвалится, шлюхам золотых колец не дарит и вообще, этого странного вора словно никогда и на свете не было. Как будто специально учили кого-то замки вскрывать, людям душу наизнанку выворачивать, а потом обычным приказчиком притворяться. Знаешь, а ведь совсем несложно эти случаи с твоей сытой жизнью сопоставить. Зачем ты ввязался в это, парень? Денег захотел?
— И денег тоже, — пригорюнился Коста. — Но не только. Это он моего отца разорил. Из-за него я бродягой стал. Из-за него вся моя семья от чумы умерла. — Он начал повышать голос, переходя на крик. — Ты видел, как все твои близкие мертвые лежат? Отец, мать, братья? Как их потом крючьями на костер, как последнюю падаль тащат? Видел, а?
— Видел, — кивнул Вацлав. — И сам хоронил их. И мать, и отца, и сестер с братьями. Они не успели в лес убежать. И почти весь городок наш в той могиле лежал. Обры тогда в набег пришли, мало, кто спасся.
— Ясно, — обреченно кивнул Коста. — Тогда карай. Ты же за этим сюда пришел. Ну, вот он я. Режь!
— Это уже второй раз, когда ты сильно меня подвел, — сказал Вацлав. — Я не хочу убивать мальчишку, мне просто противно. Но теперь, парень, твой долг вырос до неба. Велю в раскаленную печь войти, полезешь туда и улыбаться будешь. Понял? Еще один залет, и я тебя крокодилам скормлю. И это не шутка, парень. Больше пощады не жди.
— Почему крокодилам? — удивился Коста.
— А ты скоро в Александрию плывешь, — пояснил Вацлав, — там крокодилов много. В филиале торгового дома работать будешь. Почтенный Марк тобой очень доволен.
— А раз уж вы меня сегодня резать не будете, — набрал воздуха в грудь Коста, — можно я все, что нелегким трудом скопил, в дело пущу? Может, тогда мне и деньги кроить не захочется.
— Нелегким трудом?? — с сомнением спросил сам у себя Вацлав. — Может, все-таки прирезать наглого засранца? — Он глубоко задумался, но слово «нет» так и не сказал.
— И вот еще что, Вацлав Драгомирович, — уже смелее сказал Коста. — Человек тут один есть, со мной вместе работал. Он город и его дно не хуже меня знает. Звезд с неба не хватает, но подает надежды. Готов рекомендовать.
В то же самое время. Братислава.
Толку от камина было немного, но все собравшиеся в большой гостиной княжеского дворца любили живой огонь. В них как будто просыпалась память сотен поколений предков, коротавших бесконечные зимние вечера, глядя на пляшущие языки пламени. Эту традицию ввел Самослав, а потому, в те редкие дни, когда он не уезжал в отдаленные жупанства, или его не отвлекали неотложные дела, все большое семейство собиралось вместе. Так было и сегодня.
Вокруг камина стояли низкие диваны, набитые конским волосом, на которых расположились княгини, аккуратно разложившие вокруг себя подолы нарядных платьев. Они пугливо поглядывали на огонь, откуда иногда вылетали искры. Платьев было жалко. Сам князь утонул в мягком кресле, держа в руке бокал светло-янтарной жидкости, принесенной на пробу владыкой Григорием. Он смотрел на огонь и молчал. Кий, Владимир и Радегунда возились на огромном ковре с толстым ворсом. Они отнимали друг у друга игрушки, то и дело оглашая гостиную обиженным ревом. Святослав, отпущенный из Сотни ради такого случая, хвалился брату и сестре новой книгой, то и дело стукая их по рукам, когда они тянулись, чтобы самостоятельно перелистнуть страницу. Он никому не доверял свое сокровище. Восьмилетняя Умила и шестилетний Берислав читали бегло, и тоже впились взглядом в страницу, шевеля от усердия губами. Берислав был домашним ребенком, выросшим под присмотром сонма нянек и служанок. Он ни разу в жизни не ночевал в деревянной избе, а потому поглядывал на мозолистые руки брата, украшенные короткими обкусанными ногтями с черной каемкой, не скрывая своего неодобрения.
Старая княгиня, которой сын подарил кресло-качалку, радовалась, как ребенок. Она не могла отвести взгляд от новой лампы со стеклянным плафоном, которую служанки заправили какой-то вонючей дрянью. Милица частенько вставала и подкручивала фитиль, то делая ярче, то, наоборот, приглушая льющийся из нее свет, и через слово поминала Дажьбога. Новая лампа сломала все ее представления о мире. Впрочем, в Братиславе она такая была не одна.