В то же самое время. Шалон-на Соне. Бургундское королевство.
Сестра Клотильда почти не изменилась. Такая же недалекая смешливая курица, как и раньше. Мария едва выдерживала ее общество, так утомительны были пересказы сплетен, слухов и знамений, произошедших за эти годы. Ей даже на миг показалось, что сестра стала еще глупее, чем раньше. Впрочем, это было неудивительно. С чего бы это ей умнеть? Она спала до обеда, шла в церковь, а потом сплетничала со знатными дамами, которые приезжали к ней в гости. Для чего нужен ум, при такой-то жизни? Клотильду устраивало такое существование, а она сама полностью устраивала патриция Виллебада, который и правил Бургундией совместно с преподобным епископом Флавианом, отцом королевы. Жизнь тут, в отличие от Новгорода и Братиславы, показалась Марии невероятно медленной, скучной и тягучей, словно мед. И она с удивлением призналась сама себе, что ей не нравится здесь. Ей безумно хотелось домой, в Братиславу. До того хотелось, что даже субботние посиделки за преферансом она вспоминала со скупой слезой. С Людмилой хоть поругаться можно было всласть. Княгинюшка простовата, конечно, но совершенно точно не так беспросветно глупа, как большая часть здешнего бабья. И ее колкости отличались изрядным остроумием. Людмила когда-то довольно много читала, пытаясь угнаться за своим мужем. Да и сейчас она частенько заглядывала в те книги, что Мария дарила ее детям. Только не признавалась в этом никому.
А еще Мария жутко соскучилась по своему мужу. Что бы там ни думал себе князь Самослав, жена его искренне уважала, а это значило для нее куда больше, чем какая-то там любовь. Она, как и многие знатные люди того времени, да сих пор плохо понимала значение этого слова. Муж и жена рука об руку шли по жизни, владели общим имуществом, рожали детей и вместе отбивались от врагов. А если они еще и испытывали друг к другу хоть какое-то подобие симпатии, то это и вовсе было прекрасно. О большем и мечтать было нельзя. Девочек выдавали замуж родители, не спрашивая, нравится им избранник или нет. Многие женихи и невесты на момент помолвки еще и ходить толком не умели. Какая уж тут любовь? А вот теперь Мария поняла по-настоящему, что это такое. Любовь — это когда тебе одиноко по ночам, когда ты от тоски спать не можешь и в подушку плачешь, понимая, чего лишилась. Мария и раньше скучала по мужу, но она знала, что увидит его вскоре. Знала, что увидит в его глазах желание и интерес к ее делам и мыслям. А теперь?… Разве теперь она нужна кому-то? Она частенько замечала жадные взгляды местных графов и герцогов. Но это было не желание, а просто похоть. Она была призом, как вепрь весом в тысячу фунтов. Им нужна была не она сама. Им хотелось поиметь жену того, кто поимел самого короля франков. Они хвалились бы этим до конца жизни, измазав ее грязью с головы до ног. Они ведь до сих пор были хуторянами по своей сути. Хуторянами, которые брили наголо загулявшую жену и выгоняли ее из деревни прочь. Потому-то ей было неимоверно скучно с ними. Скучно до того, что у молодой женщины, долго жившей без мужской ласки, вместо желания возникало чувство какой-то гадливости. Их мысли были простыми и примитивными, и редко выходили за границы их собственного графства. Константинополь? Да, слышали что-то такое. Там император правит. А еще оттуда везут всякие роскошные штуки. На этом их познания заканчивались. Война с Персией? Нет, не знаем! Наступление арабов? Им даже не ведомо было, что это за арабы такие. А самое плохое, что эти люди при всем своем незнании, не понимали даже, для чего им это все это нужно было знать. Они были крайне нелюбопытны. Мария много лет жила в настоящем котле, где бурлили идеи и новые мысли, и общение с этими людьми мучило ее почти физически.
Жалела ли она о том, что сделала? Да ничуть! Она жалела лишь только о том, что посчитала себя хитрее других и попалась. А еще ей было страшно. Она ведь присягнула языческому демону, как бы он там ни назывался. А для искренне верующего человека это было невыносимо. Она втягивала голову в плечи, заходя в церковь. Ей казалось, что господь прямо сейчас видит ее, и горестно качает головой. Как же ты пошла на это, дочь моя? — как бы вопрошал он. А еще ей приходилось врать на исповеди, а это и вовсе прямой путь в адское пламя. И от всего этого Мария страдала не меньше, чем от разлуки с сыном и мужем.
— Господи! Господи! Прости меня, если сможешь! — плакала она, глядя на икону в собственных покоях. В церкви она так молиться не могла. Она считала, что недостойна быть там. А потому ей было там нехорошо, и она убегала прочь со службы, как только могла это сделать, чтобы на нее не косились недоуменно.
— Я найду выход из этого всего, — исступленно думала она. — Я выберусь из той западни, в которую попала. Я вымолю прощение у господа. Только кто мне его даст? Григорий? Сомнительно. Он и сам подручный моего дорогого муженька. Да что же мне делать?
— Хозяйка! — бессменная служанка Ада, которая была с ней уже лет пятнадцать, заглянула в комнату. Она до сих пор не называла ее королевой, помня еще сопливой девчонкой.
— Чего тебе? — недовольно спросила Мария, которой безумно хотелось поплакать еще немного.
— Там герцог Орлеанский приехал. Встретиться хочет.
— Проведи его в гостиную, — Мария уже пришла в себя. Она вновь была холодна и собрана. — Посади за стол спиной к двери и предупреди Яромира. Я выйду через четверть часа. Дай ему пока вина и холодного мяса.
Королева Мария жила на загородной вилле, принадлежавшей когда-то королю Гунтрамну, а охраняла ее полусотня отборных бойцов в таких доспехах, что ханские нукеры… в смысле, лейды герцога Орлеанского, чуть слюной не подавились от зависти.
Хан Октар с любопытством разглядывал женщину лет двадцати пяти, что сидела перед ним и держала кубок, из которого изредка делала мелкие глотки. На ее груди тускло мерцал золотой медальон с изображением того, кого хан ненавидел больше всего на свете. Октар с шумом отхлебнул вина и забросил в рот кусок свинины. Мясо было острым и жирным, прямо как он любил. Октар вытер сальные руки о голенища сапог и сыто откинулся на высоченную резную спинку кресла.
— Зачем ты позвала меня… королева? — Октар выделил последнее слово, намекая, что знает, чего стоит этот ее титул. — Я бы подумал, что это ловушка, но мой епископ поклялся богом, что это не так. Он даже своего племянника в заложники оставил.
— Ты можешь называть меня княгиней. Я сейчас ношу этот титул, и он куда выше, чем прежний, — спокойно ответила ему Мария. — Ханы и владыки племен служат моему мужу. У меня есть для тебя кое-что. Это касается твоей покойной дочери и внука.
— Не тронь мою дочь! — хан начал наливаться кровью. — Она была отрадой моего сердца, и она умерла в родах. Мы тут вдвоем! Что помешает мне просто перерезать тебе глотку?
— Может быть, тебе помешает вот это? — любезно спросила Мария, когда в высокую спинку стула, совсем рядом с ухом герцога впился тяжелый арбалетный болт. — Там, за перегородкой, сидят два стрелка, если вдруг тебе снова придут на ум глупые мысли.
— Убедительно, — насупился хан, и снова отхлебнул из кубка. — Говори, что хотела, княгиня.
— Вот имена тех, кто был рядом с твоей дочерью, когда она рожала, — Мария пододвинула к хану лист бумаги. — И тех, кто ухаживал за ней после родов.
— Я не мастак разбирать эти крючки, — угрюмо посмотрел на нее Октар. — Ты хочешь сказать, что моя дочь умерла не сама?
— Я думаю, что тебе стоит, как следует расспросить вот у этих людей, — Мария кивнула на лист, который так и лежал перед ханом. — Они знают точно.
— Это всё? — холодно посмотрел на нее хан.
— Не всё, — ответила Мария. — Князь Самослав не враг тебе. И уж тем более тебе не враг мой племянник, юный Хильдеберт, король Бургундии. Если вдруг когда-нибудь у тебя возникнут разногласия с королем Дагобертом, то просто вспомни, что Орлеан всегда был частью Бургундии, а не Нейстрии. И тебе здесь всегда будут рады. Напротив, выступив не на той стороне, ты погубишь остатки своего народа, хан Октар.