К сражению готовились и гренадеры, которых было по два на каждый корабль. Даны вскрывали ящики, где переложенные тряпками и соломой, ждали своего часа глиняные шары, наполненный слезами великой Хель, дочери Локи, богини смерти.
Пиратов было вдвое больше. Рой лодок-дау, с одной и двумя мачтами вырвался из пролива между островами и устремился наперерез жирным купцам. Ну, так они думали…
Такие нападения всегда протекали примерно одинаково. Две-три лодки, набитые полуголыми головорезами, окружали корабль, обстреливали его из луков, а когда выбивали охрану, в борта вцеплялись крюки с веревками, по которым забиралась абордажная команда. Груз шел ручным торговцам, не гнушавшимся скупкой краденого, команда продавалась в рабство, а почтенный купец теоретически имел шанс выбраться на волю, заплатив за себя немалый выкуп. Так должно было быть и сегодня, но сегодня пиратам не повезло…
Оба больших судна в караване принадлежали к тому типу, который здесь называли патамар. Длина шагов в сорок, сшитый веревками корпус и три мачты с косыми парусами. Эти корабли имели вместительный трюм и высокие борта, куда выше, чем небольшие лодки, которые неслись к ним, словно волчья стая.
— Ближе подпускай! Ближе! — хищно скалился Надир, который как-то не выдержал и в бытность свою дома метнул один из шаров в старый глинобитный сарай. Он никогда в жизни не испытывал такого восторга, как в тот день, когда любовался на полыхающую крышу и перекошенные от ужаса лица горожан. Причем второе зрелище доставило ему куда большее удовольствие, чем первое.
Рядом с братом, одетый в кольчугу и с арбалетом в руках стоял Стефан, который матерился на греческом, тюркском, датском, персидском и арамейском языках, к вящему восторгу Святослава и его друзей, которые приготовились к стрельбе, и только ждали команды.
— Бей! — заорал Надир, и в пиратов полетела туча стрел. Пятерка лучников, на славу обученных в Сотне, выкосила всех в первой лодке, которая подошла слишком близко.
Засвистели стрелы в ответ, но еще редко и неуверенно. Мелкие лодчонки качало на волне, и меткость у пиратов оставляла желать лучшего.
— Да вы чего творите? — обиженно заревел Надир, когда экипаж еще одной лодки был расстрелян в упор. — Хоть одного поближе подпустите!
Святослав усмехнулся, показывая ему на левый борт. Их брали в клещи. Эмир запалил фитиль и, приплясывая от возбуждения, встал у борта, не обращая внимания на летящие стрелы. Убить его могло, пожалуй, лишь попадание в глаз. Выдубленная кожа кирасы примет кривую стрелу, выпущенную из слабого лука.
— Н-на! — азартно заорал он, бросая глиняный шар в деревянный борт дау, приблизившегося шагов на десять. — Получи, сволочь!
Вспыхнувший огонь в мгновение ока взялся за парус, сделанный из тонкой циновки, а пираты-бавари завопили от ужаса. Не отставали и другие команды. Пиратов, которые шли на абордаж, встречали залпом из двух-трех гранат, после чего те с воплями прыгали за борт. Там их расстреливали, словно в тире или добивали копьями.
Впрочем, ничего еще не было предрешено. Пираты имели существенный перевес, и моряки схватились не на жизнь, а на смерть. Бавари еще не поняли, на кого нарвались, заранее празднуя победу, и далеко не сразу поняли свою ошибку. Половина пиратов бросилась на два патамара, справедливо рассудив, что самый ценный груз лежит именно там, а не в странных лодках с высокими носами, которые чуть не черпали бортом морскую воду. И пока они вцепились в большие корабли, словно стая волков в загнанных оленей, их товарищи уже полыхали, словно свечи.
Очень скоро море было усеяно обгорелыми остовами пиратских кораблей и телами незадачливых морских разбойников. Они не привыкли биться так. Они привыкли нападать на купцов, а не на воинов, которые обучены бить из лука, стоя на качающейся палубе. Они не привыкли к тому, что корабль может вспыхнуть, словно сухой хворост. Они не привыкли к тому, что их не боятся, а какие-то мальчишки, весело перекрикиваясь на каком-то непонятном наречии, добивают их, как раненых зверей, когда они пытаются спастись вплавь. Немногие сумели уйти в путаный лабиринт островов. Два корабля, где капитаны быстро поняли все и сразу, да десяток человек, который плавали, словно дельфины, только они и смогли сбежать с поля боя, чтобы объявить своим братьям, что привычный порядок вещей безвозвратно сломан. Самые умные понимали, что эти корабли, на которых развевается странное полотнище с косым крестом, сюда еще обязательно вернутся. Они вернутся тогда, когда ветер сменит направление, и понесет корабли в сторону Индии. И тогда они будут ждать их. Они, бавари, правят в этих местах столько времени, сколько существует море, и не чужакам с запада лишать их законного куска хлеба.
В то же самое время. Гиспалис (в настоящее время — Севилья). Королевство вестготов. Испания.
Словенский дромон отошел от речной пристани и поймал ветер большим прямоугольным парусом. Мария смотрела на удаляющийся город, закусив до боли губу. Она сделала очень много за те полтора года, что ее не было дома. Так много, сколько не делал еще ни один из слуг князя, но на сердце ее было неспокойно. Сердце подсказывало ей, что еще ничего не закончено, и свидетельством тому были два письма, что она получила от мужа. Они были… Мария пыталась подобрать правильное слово… Вежливы! Да, именно вежливы. Так не пишут любимой женщине и матери своего сына. Ее Само так и не преодолел ту отчужденность, которая, словно ледяная стена, разделила их в тот день. Ей было очень, очень больно. Она все бы отдала, чтобы вернуть все назад, потому что безумно устала, проведя долгие месяцы в тряской карете. Даже Людмила, эта дура набитая, вспоминалась теперь со слезой. Внезапно стало ясно, что вовсе и не дура она по сравнению с дубоподобными герцогинями и графинями, коих Мария встретила без счета за это время. Глупые, жадные, вульгарные и суеверные бабы, которые отличались от крестьянок только количеством золота на них. С ними было безумно скучно. Даже с сестрой Клотильдой… Мария вдруг осознала, что ее собственные требования к окружавшим людям выросли за эти годы просто неимоверно.
Мария просто отвыкла от откровенных дикарей и тупиц при власти, потому что в Словении даже женщины начинали учить грамоту вслед за княжескими женами. Общий уровень европейской знати за последние полсотни лет катастрофически упал, ведь раньше получить должность графа неграмотному человеку было совершенно невозможно, а теперь это было обычным делом. Король Нейстрии Хильперик, любивший выкалывать провинившимся глаза, писал стихи! Стихи! Свирепый дикарь, задушивший собственную жену, любил читать римских авторов! Так было до того, как образование передали церкви. Теперь же именно монастыри стали последними очагами мудрости в том море мрака, в который постепенно погружалась Европа. И только епископ Исидор, последний титан мысли, который мог тягаться с древними авторами, дозволял существовать школам, пронизанным языческими традициями. Такого даже в Константинополе не было, зато именно так было в Братиславе, где князь Самослав старательно раздувал огонь учености в глухих словенских лесах.
Все города королевств Запада показались Марии дремучим захолустьем, кроме Гиспалиса, пожалуй. Удивительный город, сохранивший свои школы, где давали классическое римское образование. Отсюда выходили люди, изучившие риторику, логику и грамматику, триаду, которую позже назовут тривиум. Были и те, кто проходил следующую ступень — арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Семь свободных искусств, как назовут эти дисциплины столетиями позже.
В Испании, если не брать в расчет постоянные склоки знати, жизнь была вполне сносной. Дикость и разорение, которые захлестнули имперские земли после варварских нашествий, тут почти не ощущались. Не сравнить с Британией или северной Италией, где случился форменный Апокалипсис. А уж испанская Бетика, откуда римских наместников выпроводили всего-то лет десять назад, и вовсе жила так, словно старый Рим никуда не уходил. Сотня тысяч германцев на два миллиона римлян рождали равновесие, в котором два народа понемногу сливались в один. Готы и свевы приняли православную веру и разрешили браки между римлянами и германцами, и совсем скоро соломенно-желтые волосы исчезнут навсегда с улиц испанских городов, вытесненные чернявой местной породой.