– Алёна? – голос у патрульного низковатый, будто с хрипотцой. – Всё хорошо?
– Да, – кивает моя чудесная новая знакомая. – Не волнуйся, Паттюнь. Займись пока конвейерным.
ПАТ медленно осматривает меня с ног до головы, медленно кивает и медленно закрывает дверь, оставляя широкую щель, а я хмурюсь – по ногам веет холодом. Надо бы одеться. Бросаю полотенчико на спинку стула, ворошу чистую одёжку, кое-как, с сопением, продеваю больную ногу в дарёные треники, натягиваю футболку – она и правда маловата – зато свитер по размеру… Дамочка с интересом наблюдает за моими телодвижениями. Прям как тот конвейерный. Кошусь через плечо, спрашиваю:
– Любуешься?
– Не совсем, – отвечает Алёна. – Мысленно разделяю твою правую ягодичную на четыре части – примериваюсь. Думаю, первую неделю придётся колоть тебе обезболивающее.
Медик, что ли?.. Улыбаюсь, как счастливый идиот. Вместо подыхающего коняки у меня внутри немедленно просыпается озорной чёрт. Ковыляю к Алёне, но сажусь не на лавку, а на пол рядом, чтоб не подавлять собеседницу габаритами, гремлю кастрюлькой, бряцаю вилкой, молча ем. Изображаю покладистого дусеньку. Пока что. Заодно по сторонам гляжу, подмечаю.
На улице патрульный о чём-то бухтит конвейерному. Больше никого не слышно. Одежда у Алёны чистая, а кроссовки будто только что из магазина, аж сияют белизной. Мои шмотки и сумка лежат на прежнем месте, нетронутыми – сумочный ремень я всегда особой петелькой сворачиваю, как бы невзначай. Хм… удручённо вздыхаю, цокаю языком, спрашиваю:
– Даже не обыскала? Эх ты-ы-ы, глупая птаха.
Алёна тут же нахохливается, зыркает и бормочет:
– Я давно за тобой наблюдаю. Последние два… почти три месяца. С тех пор, как ты зашёл в подконтрольный Бар… к нам в округ. Все роботы, которых ты встречал на пути, следили за тобой. Все, даже еле живые и полностью обездвиженные передавали видеозаписи и отдельные кадры. Некоторые камеры слежения тоже ещё работают, и… Я смотрела, слушала. У тебя на куртке нашивки – «Управление по обеспечению безопасности», и я подумала, что… эм-м-м. Кроме того, я видела, как ты доставал из затопленного оврага пса, а потом сидел рядом с ним, умирающим. Видела, как начал хромать после. Видела, как… как ты спугнул подростковую гоп-компанию на границе с соседней областью, и знаю, что у тебя есть оружие, но… но обойма вроде бы уже пустая. И нога у тебя… я подумала – почему бы не рискнуть. Я подумала…
С трудом сдерживаюсь, чтоб не заржать в голос. Подумала она! Оружие! Обойма вроде бы пустая! Вроде бы! Ох, курочка ты моя, зайка, лапушка! Качаю головой, неторопливо подтягиваю к себе куртку, достаю из внутреннего кармана ТТ, показываю курочке-зайке-лапушке, информирую:
– Он самозарядный. Один патрон остался в патроннике. На всякий случай.
Курочка напрягается и растерянно спрашивает:
– Почему ты не закрылся? Зачем оставил… его в куртке?
Улыбаюсь ей по-доброму, подцепляю последнюю картофелину, жую, объясняю:
– Если бы закрылся – разговора бы не было. А оставил… я в своё время чуток поработал вот здесь, с креплением, скобой и курком – с предохранителя его теперь снять очень непросто. Секретик надо знать.
Алёна молчит. Я подвигаюсь к ней чуть ближе и доверительным шёпотом описываю возможное развитие событий:
– Твой патрульный хорош, только у него между нагрудными щитками есть то-о-оненькая такая перемычка, а у ТТ-шки очень высокая пробивная сила. Конвейерному же хватит одного удара кочергой, если он вообще рыпнется. Ботиночки у тебя красивые, нарядные… ты ведь сюда на машинке приехала? На маши-ы-ынке, так что я могу сейчас угомонить ПАТа, добить конвейерного, потом трахнуть тебя разок прям здесь, по-быстрому, а по-о-осле закинуть твоё рыдающее тельце в машину и отправиться куда глаза глядят, подальше – ножку лечить, радоваться жизни. Доходчиво объясняю?
Чёртик внутри меня удовлетворённо хихикает. Побледневшая Алёна неплохо держит лицо, но всё же косится на входную дверь. Я подначиваю её:
– Давай, курочка, позови своего патрульного. Дава-а-ай.
ТТ едва слышно щёлкает.
Алёна пытается сидеть прямо, но всё равно чуть пригибает голову, сжимает руки в кулаки – ей страшно, хоть она и старается этого не показывать. Смотрю ей в глаза, продолжаю воспитательную беседу:
– Ты зачем ко мне сюда запёрлась, а? Невтерпёж было? Любопытно? А теперь? Нет? Хорошо. Прочувствуй, а то расслабилась – кроссовочки, записочки, подколочки… прочувствуй и больше так не делай. Наблюдала она, выводы делала. Нашивки у меня на куртке? А может, я её с кого-нибудь снял? Со свежего трупика, например. Собачку из лужи вытащил? А может, я её просто сожрать хотел, но грязной шкурой побрезговал, м? Шелупонь ту сопливую не порешил? Так не в форме я, как видишь, а может, силёнок хватило только на шугнуть? Доходчиво, я тебя спрашиваю? Угу, значит, впрок пошло, а то насочиняла поверх меня героического рыцаря и обрадовалась, дурёха. Совсем страх потеряла? Я нихера не смешной и не добренький, поняла? И большинство выживших сейчас нихера не смешные и не добренькие. О! Кстати! Меня Михаилом Александровичем зовут.