Дело несколько проясняется, когда Б. Зирх позволяет себе и еще одно, на первый взгляд совсем уже скептическое, допущение, исходя из ныне отвергнутого предположения, что автором интересующей нас части Liber pontificalis был Анастасий Библиотекарь (ум. 878/879) — человек незаурядной судьбы, широкого кругозора и немалого политического опыта[28]. Ведь Анастасий, работавший примерно полутора веками позднее описываемых им событий, мог перенести современную ему символическую практику в прошлое, чтобы подчеркнуть независимость папства от императоров (в данном случае уже из дома Каролингов) и показать, что эта независимость восходит еще ко времени папы Константина I[29]. Удивительное дело: здесь Б. Зирх неожиданно отказывается от своей выгодной позиции незаинтересованного судьи в споре его предшественников и без всякой аргументации соглашается с одной из «идеологических» точек зрения: использование камелавкия — это «реплика» в диалоге пап с императорами, причем, очевидно, она выражает «растущее политическое влияние папы». Однако откуда взялось такое предположение? Разумеется, не из источников, а из той же литературы, которую Б. Зирх несколькими страницами ранее критиковал за неубедительность аргументации.
Один из оттенков соответствующего историографического мнения был уже представлен читателю несколькими страницами ранее: камелавкий представлял собой императорское пожалование папе как высокопоставленному имперскому чиновнику. Однако Б. Зирху, похоже, ближе другой мотив: камелавкий являлся императорской инсигнией, которую папы присвоили, дабы «подчеркнуть свою независимость» от императоров или (что то же самое) продемонстрировать равенство своего сана с императорским. Данное мнение лучше всего представлено, пожалуй, Э. Айхманом. Согласно ему, камелавкий папы Константина I изначально был «головным убором цезаря». Использование камелавкия и введение adoratio — ритуала поклонения — стало двумя церемониальными новшествами, «завершившими [создание] образа папы-императора»[30]. Вступив в Константинополь, папа носил камелавкий в своем качестве summus pontifex, «но этот знак уподоблял его императору»[31]. Выражение «summus pontifex» несколько туманно — оно относится, скорее, к библейскому первосвященнику, автор здесь, вероятно, имел в виду «pontifex maximus» — титул римских императоров, являвшихся верховными жрецами государственных культов[32]. Если так, то концепция Э. Айхмана оказывается вполне стройной: камелавкий представлял собой императорскую инсигнию, причем император носил его в своем качестве pontifex maximus — в чем и заключается причина того, почему римские епископы позаимствовали именно эту часть императорского гардероба, а не какую-либо иную. Правда, поскольку от титула pontifex maximus отказался уже Грациан (375–383), придется предположить либо что папы весьма рано — еще в IV столетии — получили свою шапку, либо что они заимствовали ее «ретроспективно».
Если Э. Айхман и другие историки, выстраивавшие сходные цепочки рассуждений, правы, выходит, что папы начали добиваться некоего квазиимператорского статуса самое позднее в начале VIII в. — т. е. не только намного ранее разгорания борьбы за инвеституру в конце XI в., но и до появления «Константинова дара», как бы его ни датировать. Для немецких историков тема соперничества и борьбы между средневековой империей и папством всегда была одной из центральных. Тем весомее должен был выглядеть в их глазах аргумент в пользу того, что наследники апостола Петра стремились присвоить себе хотя бы часть императорской символики задолго до рождения не только империи Оттонов, но даже державы Карла Великого — т. е. папы по сути дела «всегда» хотели сравняться с императорами, а то и стать выше их.
Несмотря на то что все гипотезы, высказанные пока по поводу камелавкия Константина I, весьма трудно доказуемы, в этом давнем вопросе можно все же, думается, продвинуться на шаг дальше. Историки, интересовавшиеся до сих пор эпизодом 711 г., ограничивались критикой нескольких строк из Liber pontificalis, не уделяя почти никакого внимания рисунку исторических, и прежде всего политических, обстоятельств, которые могли сказаться на появлении папского камелавкия в поле зрения римского клирика, написавшего биографию Константина I. Между тем рассмотрение их не только позволяет лучше представить исторический фон церемониального новшества, но и, думается, несколько проясняет его смысл.
28
См. о нем прежде всего:
31
«Wenn […] Papst Konstantin I. das camelaucum […] in Konstantinopel wie in Rom trägt, so tut er dies wohl als Summus Pontifex — Landesherr war der Papst damals noch nicht — aber das Zeichen macht ihn doch zugleich kaiserähnlich» (Ibid. S. 27).