— Не огорчайтесь, друг мой Джорджи. Непременно поговорю с Мирзой.
— Благослови вас бог. Вы счастливый человек. С вашей чуткой душой вы понимаете наши чувства. Что может быть страшнее терзаний и горечи разлуки с родным краем? Разве поймут это правители, воины, начальники? Что сгубило нас? Правители наши враждовали между собой, не поддерживали друг друга и поэтому не смогли объединиться и противостоять захватчику. Даже самые прочные крепости, возведенные на вершинах гор, не выдержали неприятельского натиска. Наших жен и дочерей угнали в плен. Есть ли, зодчий, большее оскорбление, унижение, беда? А грузинский народ — народ мудрый и талантливый. Мы ценим добро, у нас богатая и древняя история, вы знаете это не хуже меня. Не дай господь никому пережить муки и страдания пленения.
— Я понимаю ваше горе, ваши тревоги, мастер Джорджи, мои ученики тоже всей душой сочувствуют вам. Дай вам господь осуществить сокровенные ваши мечты. Аминь!
Зодчий провел по лицу ладонями. Старый грузни перекрестился, на глазах его выступили слезы.
— Такова жизнь, — грустно произнес зодчий. — Таков еси бренный мир. Вот мы, мавераннахрские и хорасанские, словно бы победители, а вы — побежденные. На неравенстве зиждется мир. При дворе завоевавшего вас Амира Тимура был один человек, вроде бы посол или посланник по имени Клавихо. Так вот он написал: «Жителей этой новой, открытой нами земли, не принадлежащих к европейской расе, мы именуем инками». Выходит, что и мы с вами степные инки, другими словами, люди второго сорта. Помню, слова эти привели в уныние и удручили Байсункура-мирзу, да и устада Кавама. Вы считаете себя побежденными, а нас победителями. Но есть люди, которые не признают ни нас, ни вас. Такова жизнь, мастер Джорджи. Не огорчайтесь, наберитесь терпения, недаром говорится: «Милосердие — на сз;-.том дне терпения».
— Благодарствуйте! Да благословит вас господь за вашу доброту.
Зодчий попрощался со старым мастером и двинулся дальше. «А ведь мастер Джорджи прежде работал с устадом Кавамом, — подумалось ему. — Да и сын его тоже. Грузины невзлюбили мастера Кавама за его высокомерие, за то, что ни на минуту не забывал он, что принадлежит к высшей знати. Он без дальних слов прогнал старика грузина, посмевшего в глаза возразить прославленному зодчему, но не решился расправиться с ним, опасаясь гнева других пленников».
Да, устад Кавам знал цену своим заслугам, упивался тем, что причислен к узкому кругу знатнейших людей Герата, да, устад Кавам не щадил тех, кто становился на пути его, а пуще всего боялся, что чья-то тень упадет на него. Наджмеддину Бухари был слишком хорошо известен характер устада Кавама, и он старался держаться подальше от него, а когда все же приходилось бывать Вместе, зодчий чувствовал себя весьма и весьма неуютно, словно человек, знающий, что где-то совсем рядом рыщет хищник.
Глава IX
Можешь не дать мне рост верблюда, но не лиши ума хоть с просяное зернышко
Зависть по праву числится среди самых недостойных человека чувств. Подобна она заржавевшему кинжалу, в от удара таким кинжалом рана непременно загноится.
Трудно постичь человека, тем более по внешнему его виду, думал порою зодчий, пусть лучше рассеется в прах и золото и слава, ежели в погоне за ними становишься завистником, лицемером и в оголтелой борьбе за свое благополучие превращаешься в зверя.
Благосклонность Байсункура-мирзы к Наджмеддину лишила покоя и сна устада Кавама: это он постарался, чтобы до слуха царевича дошла весть о том, будто Наджмеддин Бухари человек вспыльчивый, раздражительный, будто предстательствует он и за пленников и за врагов государства, держит их сторону.
Клевета достигла цели — долгое время царевич косился на зодчего Бухари. Но тут в дело вмешался мавляна Лутфи: он убедил Байсункура в том, что не следует относиться к зодчему с недоверием. Мало того, он преподнёс в дар царевичу собственноручно переписанную книгу «Калила и Димна», почтительно обратив его внимание на главу «О великом визире», и дал совет с особым тщанием прочитать притчу о том, как поссорились Бык и Барс и что из этого вышло. Но Наджмеддин узнал об этом позднее.
Однако гораздо хуже было другое: устад Кавам распространил слух, будто замечательная мысль, к которой пришел зодчий во всеоружии сорокалетнего опыта, после многих проверок и раздумий, принадлежит вовсе не зодчему Наджмеддину. Речь шла о том, чтобы после тщательных предварительных расчетов выбрать наиболее подходящее для постройки место, создать наиболее удачную планировку, так чтобы здание было обращено к солнцу в любое время дня и радовало глаз созерцающего его.