— Договорились, — радостно отозвалась Бадия. Нынче ей было как-то особенно хорошо и весело, хотелось сделать что-то необыкновенное, необычное, даже, пожалуй, совершить подвиг.
— Ну и озорница, — шепнул Заврак Зульфикару. — Если зодчий не выдаст ее в ближайшее время, наплачемся мы еще от нее. Никогда не видел еще таких бесстрашных и озорных девушек. О господи! А умна-то как. Но вся загвоздка в том, что устад сначала должен женить сына. А пока не женит, ни за что не выдаст ее замуж. Да и любит он ее, озорницу, больше, чем Низамеддина.
— Правда?
— Конечно, правда. Нет, вы только взгляните на эту дубину Худододбека. Хорош жених, ничего не скажешь. Оделась мальчишкой, а он ее и не узнал. А по-моему, если любишь, то в любом наряде любимую узнаешь. Даже по какому-нибудь пустяку, движению там, манере, ведь правда, Шаши?
— Правда.
— А этот верзила валяется целыми днями, как разбухшая в воде лепешка. Эх, ты, благоденствуешь при богатом отце, вот и устроил бы свадьбу да прижал к груди эту куколку, разгильдяй… И у вас, наверно, есть нареченная в Бухаре, а, Шаши? Моя-то небось где-то в Нишапуре…
Зульфикар промолчал.
— Натяните-ка эту веревку, господин Шашп, — сказала Бадия, подходя к Зульфикару.
— Ну зачем же называть меня господином? Я просто ученик вашего отца.
— А как же вас величать прикажете? — Бадия пристально поглядела на Зульфикара. В ее прекрасных глазах промелькнула улыбка.
Зульфикар замер. По спине поползли мурашки. Он растерянно глядел на Бадию. Ему было неловко перед Завраком, который стоял рядом и, конечно, заметил его волнение.
— Зовите меня просто Зульфикаром…
— Хорошо. Но, пожалуй, это не совсем удобно, — протянула Бадия. — Вы старше меня. Я уже подумывала об этом. Низамеддин — мой старший брат, вы — средний, а вот этот Нишапури — младший. Так я и буду вас называть.
— Ну вот и договорились, — сказал Заврак. — А куда же девать господина Гавваса Мухаммада?
— Господин Гаввас старше вас всех. Его я буду называть самым-самым старшим братом.
— Не многовато ли нас? Боюсь, что кто-то среди нас лишний, — улыбнулся Зульфикар.
— Вон он лишний! — Бадия украдкой кивнула на Худододбека.
— Госпожа! Опять…
— Постойте-ка, — перебила Бадия, вдруг вспомнив, что она мальчик. — Давайте быстрее поставим шатер, пусть старики отдохнут. Маме табибы запрещают пускаться в такой долгий путь. Поторопимся.
— Ну, слава богу, наконец-то вы дело говорите, — пошутил неугомонный Заврак.
А старики, хоть и давала себя знать дорожная усталость, мирно беседовали невдалеке от молодежи. Живительный простор и горный воздух вселяли в душу тихую радость, блаженный покой. Солнце медленно опускалось за вершину Кухисиёха. Человеческие тени вытянулись до самых шатров, лошади били копытами, и звонкое их ржание разносилось далеко окрест. Заложив руки за спину, зодчий, казалось, внимательно слушал неспешные разговоры собеседников, но сам то и дело обращал взоры туда, где примерно в сотне шагов его ученики и дочь, в юношеском наряде, заканчивали сооружать шатер. А чуть дальше, почти у самой реки, уже вырос чей-то пестрый шатер. Очевидно, соорудили его для одного из царевичей, а может, и для какого-нибудь военачальника или царского вельможи. С минуту зодчий смотрел на этот богатый шатер. И перед взглядом его возник Шахрух-мирза — «великий властитель».
И казалось, этот защитник подданных, этот просветитель, пекшийся обо всех, и в том числе о зодчем, словно бы говорил ему сейчас какие-то добрые, ласковые слова.
Что ж! Зодчий Бухари имеет на них право, недаром же он и единственного своего сына послал в бой за государя. И конечно, по сравнению с другими устадами и мавлянами он заслужил перед троном уважение и почет. Сейчас он думал об этом, и на душе у него становилось все спокойнее. Народ весел и благоденствует, наука — в почете. Ведь ни при Харун-аль-Рашиде, ни при Фаридуне не знало государство такого расцвета.
Ни при ком из них не жили в таком довольстве подданные. Не счесть ратных подвигов, принесших заслуженную славу потомкам Тимура. Это они создали единое государство и твердой рукой правят Хорасаном и Мавераннахром, и навеки останутся они правителями цветущего края. Именно так и представил себе зодчий: его страна — цветущий, прекрасный благоденствующий край, где люди любят друг друга, где каждый заботится о ближнем своем, где царит довольство и радость…
Порою, при мысли о сыне, тоска сжимала его сердце. Всей душой желал он его возвращения, возносил аллаху молитвы, чтобы мальчик его вышел из кровавых битв целым и невредимым. Свои молитвы обращал он и к Шахруху, слал ему благословения, ибо считал его защитником и покровителем народа и мечтал о том времени, когда в стране воцарится мир и он, зодчий, воздвигнет еще невиданные доселе здания, которые переживут века.