Зодчий медленно прохаживался на поляне, мысли его были далеко, он думал о сыне, о новых прекрасных сооружениях, хотя взгляд то и дело обращался к ученикам, заканчивающим строить шатер. Продолжателями своего дела считал он и Заврака Нишапури, на редкость способного юношу, и Зульфикара Шаши. Они тоже его сыновья, его дети. Он уже не раз имел случай убедиться, что Зульфикар не просто талантлив, но и смел в решениях, и ум его острый и проницательный. А в зодчестве ох как это важно, здесь требуется не только талант, но и решительность, уверенность, смелость. А безусловно способному Нишапури как раз и не хватает уверенности. Чуть услышит возражение либо замечание, уже готов отречься от прежнего замысла и начать все заново. До сих пор помнит зодчий, что случилось, когда делали геометрический расчет арок ханаки[18]. Тогда Ахмад Чалаби по грязному своему невежеству посмел сделать ему замечание, и Заврак тут же сник. Но не пожелал причинять огорчений своему учителю и заново переложил почти целых три аршина стены. Узнав об этом, зодчий проверил расчеты и долго сокрушался о том, что Нишапури впустую потратил столько сил и времени.
Зодчий снова окинул взглядом долину. «Должно быть, это и есть рай», — подумалось ему.
— Ну вот и пристанище готово, — проговорил устад Кавам, — готовы наши шатры.
— Пожалуй, это и не шатры вовсе, а настоящие палаты, райские жилища, — взволнованно ответил Наджмеддин Бухари. — Любой шалаш, возведенный в этом райском уголке, прекраснее целого дворца, а точнее, он и есть Белый дворец.
— У нашего друга, как я вижу, прекрасное настроение, — улыбнулся устад Кавам, — недаром каждое ваше слово — чистая поэзия. Как же я рад, что настоял на нашей поездке, иначе вы были бы лишены возможности созерцать всю эту красоту. Ваша радость — это и моя радость. Жаль только, что мавляна Лутфи не смог из-за нездоровья поехать с нами. Очень жаль. Кто знает, быть может, мы с вами стали бы свидетелями либо даже виновниками появления на свет новых прекрасных газелей. И как чудесно было бы здесь вместе с ним…
Старики потолковали еще немного и разошлись по своим шатрам, а молодежь все еще резвилась, то и деле поглядывая на молодую луну, удивительно ярко сияющую в небе.
Молодежь гуляла здесь, мысленно и вслух восхваляя дивную красоту, конечно, во много раз превосходящую во всем красоты знаменитых «Райских Садов», описанных в «Алиф лайло ва лайло». Ни сплетен, ни зависти, ни интриг — вот уж подлинно сад мира и благоденствия. Покой и благоденствие, разлитые вокруг, невольно овладевали душами людей.
Занималась заря…
Над Кухисиёхом вставал ничем не замутненный рассвет, совсем не похожий на городской. Красневший ночью где-то на западе Юпитер уже давно скатился вниз и исчез. Восток уже розовел, однако Венера все еще сияла в небесах, словно заявляя о том, что она-то и есть третья персона после Солнца и Луны. Молодые еще спали, а старики, привыкшие вставать на рассвете, готовились к утренней молитве. Зодчий, приладив на голову чалму, повернулся в сторону восхода, куда мусульманин обращает своей взгляд при молитве.
Тех, кто не поднимался на рассвете для совершения утренней молитвы и не благословлял «хранителей спокойствия и благоденствия государства», Наджмеддин в душе даже жалел, считая их недалекими, ограниченными людьми. Сам он никогда не пропускал утренней молитвы, ибо верил, что господь не оставит его своей милостью, да и молитва эта наделяла бодростью и спокойствием дух и тело. Эта привычка осталась у него, пожалуй, с самого раннего детства. И потом, уже будучи учеником медресе, он аккуратно и неизменно поднимался на рассвете, дабы совершить утреннюю молитву.
Помолившись, зодчий спустился к реке — вода глухо клокотала, билась о валуны и каменные глыбы. Он постоял немного, любуясь несравненной красотой природы, и потихоньку вернулся к себе. Осторожно, чтобы не потревожить спящих учеников, он вошел в шатер.
Рассвело. Из-за гор выкатилось солнце. Зодчий взял книгу «Шаклул Гита» и принялся читать. Вчера он велел Зульфикару не забыть захватить с собой и «Тахрир Эклидус», но сейчас ему не хотелось искать эту книгу, а вернее, беспокоить спящего юношу. Вытащив заложенную между страниц «Шаклул Гита» бумагу, зодчий нанес на нее несколько новых линий. Уже давно обдумывал он проект нового здания медресе и как-то даже в разговоре обронил, что вот, мол, вернется с войны его сын живым и невредимым, и он, зодчий, в честь великой победы построит новое медресе, и будет оно самым прекрасным из всех, что до сей поры украшали их Хорасан…