— Ну вот, вы сразу и на попятную, — проговорила Бадия серьезно, украдкой взглянув на Зульфикара. — Пойду спрошу разрешения у мамы, и отправимся к святому.
— Но сначала недурно бы позавтракать, — возразил Заврак. — Я так голоден, что готов вместе с вашим гнедым жевать сено.
— Вы, господин Нишапури, даже на таком празднике, даже в присутствии дочери вашего учителя только о еде и думаете, только и заботитесь что о своем чреве.
— Во-первых, вы не дочь, а сын моего учителя, во-вторых, вы не Зулейха, а я не Юсуф,[19] так что нам нечего церемониться друг перед другом. А в-третьих, всем этим умным речам я предпочел бы сейчас добрый кусок хлеба.
— Ай да Нишапури! Ладно, идемте завтракать.
Глава XVII
Святой, обитающий в пещере
Масума-бека уступила после настоятельных просьб дочери и, оставив мужа с друзьями, отправилась к подножию горы Кухисиёх, к святому. Бадия пожелала сама нести поднос с приготовленными для святого слоеными лепешками. Пещера находилась примерно в двух фарсангах от того места, где стояли шатры, и была хорошо видна из долины. Женщин сопровождали Заврак и Зульфикар. Присоединился к ним и Худододбек. Откуда только взялась эта несвойственная ему скромность и почтительность — сын Кавама был любезен с Масумой-бека и вежлив с Зульфнкаром и Завраком.
— Воистину чудо! — сказал Худододбек, насмешливо улыбаясь Бадие и оглядев ее с ног до головы. — Поздравляю!
— А ведь я ходила молить Амира Давуда Барласа, чтобы он вместе с братом взял меня на войну защищать наше отечество. Но он отказал, — отрезала Бадия.
— Весьма похвально, — промямлил Худододбек сдав, ленным голосом. Настроение у него сразу испортилось, и он как-то сник. — Ваша отвага и мужество, — продолжал он, стараясь замять неприятный для его самолюбия разговор, — достойны всяческого восхищения.
Война тоже имеет свою прелесть… Со всех сторон собирается множество людей, шутят, рассказывают разные интересные истории, делятся всем, что есть…
— А знаете, я слыхала, что, когда со славой вернутся наши храбрецы с войны, начнут сечь головы тем, кто уклонялся от бранных дел, — отрезала Бадия. — Слыхала я это от людей, близких ко двору. И помнится, еще подумала, не достаточно ли голов, отсеченных на войне! Было бы весьма прискорбно, если бы еще и здесь начали рубить головы.
— Неужели нельзя поговорить о чем-нибудь приятном, — мягко прервала дочку Масума-бека. — Война, слава богу, кончилась. Мирза Мухаммад Тарагай и славный Амир Давуд Барлас возвращаются. Если господь будет к нам благосклонен, скоро приедет и сыночек мой Низамеддин.
Желая хоть как-нибудь утешить пристыженного Худододбека, добросердечный Заврак, хоть и слыл насмешником, обратился к юноше.
— Послушайте, бек, вы часто бываете у Пули Малана и Герируда. Ваш отец, говорят, возглавил перестройку моста?
— Да, — оживился Худододбек, — а я ему помогаю, присматриваю за работами.
Однако голос его прозвучал глухо, словно сорванные струны. На самом-то деле он ходил к мосту; но вовсе не на строительство, а на петушиные бои.
Получив «оплеуху» от Бадии, Худододбек совсем притих. Он шел слева, слегка поотстав от Заврака.
У самого входа в пещеру, на высоком и плоском камне, сидел знаменитый святой — худой, обнаженный до пояса старец; сейчас он усердно поддерживал огонь в костре, кидая в него сухие сучья. Камни у входа в пещеру и даже вокруг пещеры почернели от дыма. Святой то и дело подправлял сучья, дул на огонь и передвигал кумган.
Поклонившись хмуро глядевшему на них святому, гости положили перед ним приношения и бросили в старую глиняную чашку по серебряной монете, затем, согнув колени, уселись вокруг костра. Святой простер руки, благословляя пришедших, потом поднялся с камня и удалился в пещеру. Через минуту он вынес оттуда затейливо витые бараньи рога. Все, начиная с Масумы-бека, по очереди приложились к ним, и святой снова унес их в пещеру. За все это время он не промолвил ни слова, будто немой. Все приходившие сюда поклониться великому молчальнику знали, что он редко размыкает свои уста. Но если ему все же задавали вопрос, он отвечал коротко. Впрочем, вопросы задавали ему редко. Приходившие на поклонение отдавали свои дары, прикладывались к рогу и так же молча удалялись вспять. Возле святого суетился какой-то старичок.
Бадия кинула в глиняную чашку одну монету и обратилась к святому: