- Тебе сколько лет?
- Пятнадцать… будет.
- Тю! - Гриша, присвистнув, тут же отпустил ее. - Живи спокойно. Уж если я и поссорюсь с уголовным кодексом, то по более достойной причине.
Отошел на несколько шагов, окинул ее взглядом.
- Да, на семнадцать тянешь. А чего ж ты такая рисковая?
Зойка не ответила. Про себя знала, что он прав. Рисковая… Однажды с десятиклассницей Олей Быстровой - у которой уже были свои истории, вся школа об этом знала, - поехала на дачу. Тогда Зойка распустила волосы, накрасила тушью ресницы, подвела губы и выглядела на все восемнадцать. Сидела в компании совсем взрослых мужчин, а потом, когда стали разбредаться по закуткам парочки, выпрыгнула из окна в сад, перелезла через высокий забор, ободрав в кровь локти и колени,, а дома рассказала одну из немысленнейших историй, в которую ни один нормальный человек, кроме ее мамы, никогда бы не поверил.
Допили с Гришей вино, поговорили. Он Зойку обо всем расспросил, кто родители, как учится, чем интересуется, а она о нем так ничего определенного и не узнала. Встречаться стали часто, но ничего, никакого интима. Гриша относился к ней, как к подростку-приятелю. У Зойки было сложнее. Ни разу не нравился ей ни один ровесник, никогда не “ходила” она с мальчиком из своей школы - они были ей неинтересны. Пожалуй, и Гриша нравился ей не в том смысле, как это обычно предполагалось. Но было в нем что-то неординарное, какой-то дух опасности и тревоги исходил от него. Насколько Зойка догадывалась, работать он нигде не работал. Но и на блатного, какими она себе их представляла, не походил. Современный хиппи? Однако опять же ни длинных нечесанных волос, ни рубища. Импортные дорогие шмотки как специально подогнаны под его мускулистое, тренированное тело.
В барак между тем вошли еще двое. Похититель мотоциклов татарин Наиль, с лицом по-клоунски глупым, добродушно-бесхитростным. Толстые губы растянуты в улыбке: всем рад, всех любит. Мотоциклы он угоняет без всякой цели. Накурившись анаши, садится на мотоцикл, иногда на глазах оторопевшего хозяина, и мчит, вытаращив глаза. Другой, Илгонис, приехал откуда-то из Прибалтики, но зовут его ребята Швед. Зойка его терпеть не может. Физиономия у него умная, породистая, весь холеный, руки как у пианиста. А может, и в самом деле играет на пианино - мать у него народная артистка Латвии, хоть и работает теперь во Владимрском театре. Но однажды этот Швед своими красивыми руками прямо на глазах у девчонок так шмякнул об стенку щенка, который взял привычку крутиться здесь, в бараке, что тот и взвизгнуть не успел. А когда Швед утягивал Бомбейку за перегородку, та всегда выскакивала оттуда в криках и слезах.. Швед, в отличие от мальчишек, которые курят анашу, а иногда, за отсутствием таковой, нюхают всякую гадость, колется. Чем и как, Зойка не знает, но догадывается, что именно этот интерес приводит его к Грише, что об этом они шепчутся, а иногда шепот переходит в крик, было даже, за грудки хватали друг друга. Постояли так - оба здоровые, сильные, одного роста - и отступились, кончили миром.
Зойка курила анашу только раз, потом наотрез отказалась. Страх перед всякой зависимостью оказался сильнее желания приобщиться к “кайфу”. Кроме того, она хотела сдержать слово, которое дала одному человеку.
Опять прибежал Пакетик, обнял Наиля - тот любил возиться с детворой, - уселся рядышком с ним. Наиль бережно достал пачку из-под “Астры”, вынул две сигареты, начиненные анашой, протянул Бомбейке, затянулся сам, расслаблено прислонился к стене, вытянул ноги.
Зойка поднялась. Не хотелось сидеть со Шведом. Ее никто не удерживал. Она опять прошла по пустырю, затем направилась к остановке и села на троллейбус, который шел в сторону железнодорожного вокзала. Зал ожидания был почти пуст. Зойка пересекла наискось огромный зал и остановилась возле маленького закутка, на двери которого было написано “Медпункт”, но заходить не стала. Встав на цыпочки, заглянула в высокое окно. За столом сидела девушка в белом халате. Значит, Игорь сегодня не дежурит. А жаль, придется топать домой.
Альфа, увидев Зойку, радостно запрыгала. Ага, папа уже вернулся с прогулочки и, видимо, залег спать.
Мама вышла из кабинета.
- Мы волновались… Тебя проводили?
- Да, да, все в порядке! Проводили, накормили. А вот чай, если хочешь, попьем с тобой вдвоем. Идет?
- Вообще-то я уже пила. Но если ты хочешь…
- Просто настаиваю. У ребенка потребность пообщаться с родителями. Пусть с родителем в единственном числе. Но зато каким! Тем более, что у меня вопросик, ладно? Что там с матерью Нигины, за что вы отнимаете у нее любимых чад?
- Мне не нравится твой тон. Это слишком серьезно. И потом, не совсем этично посвящать тебя в эти дела, вы ведь одноклассницы. Но если уж так хочешь, могу сказать, что любимые чада сами от матери. За мою многолетнюю практику это…
- Мамуля! А вдруг они ошибаются?
- Есть и другие объективные данные. Классная руководительница рассказала, что мать ни разу не была в школе, не посетила родительского собрания. Они видели только отца.
Зойка разлила в чашки свежезаваренный настоящий индийский чай, душистый, коричневый, с красным оттенком, жадно отхлебнула и поперхнулась: горячо!
- Мамуля! А разве ты ходила ко мне когда-нибудь на собрания?
Мама резко отодвинула фарфоровую чашку.
- Я - другое дело…
- Разве? - Зойка смотрела ей в глаза открытым, наивным взглядом.
В какой-то момент на лице мамы появилась растерянность, но она тут же овладела собой. В голосе доверительные, мягкие нотки:
- Да, Зоя, другое. Если я не ходила на собрания, то только из-за занятости, да и необходимости в этом не было: я часто встречаюсь с директором, учителями, знаю все твои отметки. И вообще все про тебя знаю. И ты ничего не скрываешь от меня, потому что я всегда готова понять, помочь…
Зойка глядела на мать, не отрываясь.
- Да, - повторила она, - верно: все знаешь…помочь… понять… Ладно! К вам на заседание приходила Анна Сергеевна. Почему вы ее не выслушали?
- А вот это уж, прости, тебя не касается. - Мама нахмурилась, минуту-другую молчала, пытаясь связать одно с другим, и вдруг взорвалась: - Так это она решила через тебя действовать, через ученицу! Очень педагогично. Неужели она думает, что я позволю такими методами! Да я завтра же…
- А вот завтра ты ничего не сделаешь, мама. - Глаза у Зойки из серых сделались почти черными, губы чуть скривились. - Иначе, иначе…
- Иначе что?
Зойка глубоко втянула воздух, прикрыла глаза, перевела дыхание:
- Иначе не будет у нас таких доверительных бесед, мамочка. Такого взаимопонимания и желания придти друг к другу на помощь. А сейчас извини, я лягу, очень голова болит, переучила я сегодня.
Сон не шел, голова болела на самом деле. Зойка взяла одну книгу, другую. Читать тоже не читалось. Тогда, вспомнив о тетрадке, вскочила, достала ее из сумки и принялась читать.
“23 ноября 1944 года. Уже три дня не писала, да ничего особенного и не произошло. Хожу в госпиталь, мою полы, ухаживаю за лежачими. Ко мне все привыкли, и если не приду или задержусь, старшая медсестра Юлия Михайловна на меня ругается. А дома ругается мама, потому что я не успеваю делать уроки да дома мало помогаю.