- Стасик! - позвала она. - Стасик!..
Стасик тупо открыл глаза, посмотрел на Вику.
- Что? Уже?..
- Не знаю, - сказала Вика. - Доставай бинокль. Наверно, теперь все будет видно.
- Хорошо, мы хоть в зале ожидания немного погрелись, - сказал Стасик, роясь в сумке в поисках бинокля. - А то бы вообще дуба дали... Ноги гудят! Три часа туда, три часа обратно... Может, не стоило затеваться?
- Стоило! - твердо сказала Вика. - Если бы ты сам видел эти деньжищи, ты бы понял, что стоило. Не может быть, чтобы он сиднем дома сидел... - она закашлялась. У неё подседал голос и вообще было вполне очевидно, что у неё начинается сильная простуда. - Черт! Еще повезло, что ночь была не очень морозная. А то бы точно воспаление легких гарантировано.
Стасик в это время наводил бинокль.
- Ух ты! - просипел он. Его тоже начинала одолевать простуда. - Вот это да!
- Что там? - живо спросила Вика.
Стасик молча передал ей бинокль.
Вика увидела в бинокль тихий дом взрывника. Ни движения, ни дымка из трубы.
- Чуть правее возьми, - подсказал Стасик.
Вика взяла чуть правее и увидела то, что так потрясло Стасика: пес взрывника валялся на снегу, недалеко от калитки, и под ним расплылось большое красное пятно.
- Выходит, не зря он боялся, - пробормотала Вика. - Сделали его ночью. Приехали - и сделали. Ну, что, пошли туда?
- Только осторожно, - сказал Стасик. - Вдруг там кто-нибудь есть?
- Разумеется, - сказала Вика. - Хотя, я думаю, никого там нет. Этот Наум Самсонович либо тоже мертв, либо успел утикать за тридевять земель. А убийцам, поймали они его или нет, не в лом ждать до рассвета.
- Могли засаду оставить, - покачал головой Стасик.
- А мы из-за калитки покричим: "Дядя Наум! Дядя Наум!" выдадим себя за соседских ребят. Если в доме кто есть, нам ответят. Им впускать нас в дом и мочить не резон - так и засыпаться недолго - ответят, например, что "дядя Наум" вышел и будет часа через три-четыре. Мол, в город поехал.
- А собака?..
- Вот я и думаю, что в доме никого нет. Если бы убийцы решили засаду оставить, то спрятали бы труп этого Барса. Точно?
- Точно. Но ведь если его не убили, а он смылся, то деньги он, конечно, с собой забрал...
- Забрал, - согласилась Вика. - Так что если он смылся, для нас это плохо. Будем надеяться, что его убили.
Они стали спускаться с холма по идущей чуть кругом дороге, осторожно подошли к дому на отшибе.
- Дядя Наум! - позвал Стасик.
- Дядя Наум! - поддержала его Вика.
Никто им не ответил. Они выждали несколько минут и прошли в калитку. Труп Барса валялся почти у них на пути. Пес оскалил клыки, как будто смерть застала его в момент броска на врага. Они обошли мертвого пса стороной, вошли в дом.
Тишина. Вика поежилась.
- Намного холодней, чем было вечером.
- Да, - сказал Стасик. - Дом начал остывать. Значит, печку со вчерашнего дня никто не топил.
Они прошли в комнату. Взрывник лежал на полу, изрешеченный пулями, в комнате все было перевернуто вверх дном. Стасик присвистнул.
- Если здесь и были деньги, то они их нашли.
- Вовсе нет, - ответила Вика. - Тогда бы вот эта планка в серванте была взломана или отодвинута...
Она подошла к серванту, почти безбоязненно перешагнув через откинутую в сторону руку мертвеца - она уже начинала привыкать к смерти - присела на корточки, повозилась с планкой. Планка подалась.
- Есть! - провозгласила она, засовывая руку в узкий глубокий проем. Давай сюда сумку!
Пока Стасик спешил к ней и расстегивал сумку, подставляя Вике, та вытащила несколько пачек банкнот.
- Батюшки! - ахнула она. - Сколько же здесь? А ведь там и ещё есть!
Трясущимися от жадности руками она стала выгребать деньги из тайника, а Стасик такими же трясущимися руками укладывал их в сумку.
- Все! - сказала наконец Вика. - Все выгребла, до последней бумажки! Обалдеть!
- Давай рвать отсюда когти, - сказал Стасик. - Ведь в любой момент может кто-нибудь зайти. Особенно, если труп собаки с дороги через забор углядят.
- Я думаю, он не даром выбрал дом на отшибе, - сказала Вика. - Не хотел, чтобы соседи слишком хорошо видели, что у него делается. Но ты прав, линять надо...
Они быстро выбрались из дома, спокойно переступив через труп человека и обойдя чуть стороной труп собаки, плотно затворили за собой калитку и пошли по дороге к тому поселку, который виднелся за рекой - они уже не боялись, что их "заметут", да и сил проделать ещё раз весь путь до дальнего полустанка у них не хватило бы. Не сказать, что от нескольких пачек долларов сумка так уж сильно потяжелела, но Стасик каждым нервом, каждым мускулом ощущал эту приятную дополнительную тяжесть, и в его походке появилась упругость человека, которому в охотку и в радость нести свою ношу. Снег так пружинил под ногами, что, казалось, оттолкнись чуть посильнее - и взлетишь к небесам. Это ощущение свободы и прорезающихся крыльев в конце концов переполнило его настолько, что на взгорке над мостом он вдруг остановился, привлек Вику к себе, и они долго целовались, в ярких лучах полностью взошедшего солнца, золотивших снег то тут, то там, отбрасывавших золотые блики на их фигуры, слившиеся в один, чуть покачивающийся, силуэт...
А в остывающем доме паук последний раз пробежался по своей паутине и, не найдя ни одной мухи - чуткие к холоду, мухи исчезли - стал подниматься в укромную щелочку под потолком, где можно спокойно перезимовать на накопленных запасах.
12
Вика пошевелилась в ванной, взбудоражив пышную радужную пену, потрогала травмированную губу, потом скулу - красную и припухшую. Чуть потянувшись, она прикрыла глаза. В глазах плясали такие же радужные вспышки и искорки, как и в пене - только не на ослепительно белом фоне, а на темном. И из этой темной радуги перед ней возникали, проносились, тесня друг друга, вспыхивали и гасли картинки прошедших дней. То ей виделось лицо Стасика, склоненное над ней, искаженное экстазом, то момент, когда она нажала на курок и разнесла затылок Жихарю, то труп собаки на снегу, то яркое солнце, ослеплявшее её и Стасика, когда они возвращались домой, на плече Стасика покачивалась сумка с долларами, Вика держала его под руку, снег поскрипывал под её сапожками, и она с незнакомым доселе восторгом который можно было бы назвать спокойным восторгом, если б от него не тянуло холодком под ребрами и сердце не билось в грудь все упорней и полнозвучней, как перед стартом на американских горках, и лишь в животе и бедрах от этого стекающего холодка воцарялось по-настоящему спокойное равновесие - начинала ощущать себя женщиной, именно женщиной.