Они прижимаются друг к другу. «Это то, что у меня есть, — думает Золи. — Это мои плоть и кровь».
Начинают играть шотландские музыканты, зал заполняется звуками: мандолины, гитары, скрипки. Отовсюду доносится смех, от суеты в зале все расплывается в глазах. Официанты, служащие отеля. Высокие люди с кожаными заплатками на рукавах.
Золи откидывается на спинку стула, прикасается к горлу и с удивлением чувствует на шее новое ожерелье. Она едва помнит, как его надела. «Сколько же времени, — думает она, — я не носила ничего подобного?» Она закрывает глаза и видит Энрико. Он широкими шагами идет по склону к мельнице. Он еще не успел войти в хижину, а пальто уже сброшено с плеч. Он сбивает грязь с сапог и закрывает дверь.
«Давай, скрипка, — думает она, — пой».
Темп музыки ускоряется. Под столом Золи снимает туфлю с одной ноги и ощущает пальцами прохладу. Она снимает вторую туфлю и прислоняется к спинке стула. Кто-то легонько похлопывает ее по плечу. Сзади доносится голос. Звучит ее имя. Она поворачивается и торопливо пытается надеть обувь. Снова слышит свое имя. Она встает. Гость конференции. Тучный, волосы как проволока, на вид лет сорока пяти. У него открытая улыбка. Он протягивает руку, пухлую, мягкую.
— Давид Смоленак, — говорит он. — Из Прешова.
Воздух вокруг Золи вдруг сгущается.
— Я ничего не спутал? Золи Новотна? — Она смотрит на ручки, торчащие из кармана его жилета. — Вы — Золи Новотна?
Впервые за долгие годы она слышит словацкую речь, которая сейчас кажется чужой, неуместной, забытой. «Я куда-то перенеслась, — думает Золи, — тело играет со мной, разум меня подводит».
— Простите, — говорит он. — Возможно, я обознался?
Она оглядывает зал и видит за столиками лица, одухотворенные музыкой. Она запинается, качает головой, потом кивает — и утвердительно, и отрицательно.
— У вас в пятидесятые годы вышла книга.
— Я здесь со своей дочерью, — говорит она, как будто это объясняет все в ее жизни.
— Очень рад, — говорит он.
Она думает: «Чему тут радоваться?» Ей становится жарко.
— Прешов? — говорит она и хватается за край стола.
— Не найдется ли у вас для меня минутки? — спрашивает он. — Мне бы очень хотелось побеседовать с вами. Я читал вашу книгу. Нашел экземпляр в букинистическом, в Братиславе. Удивительная книга. Я бывал в поселках, в Хермановце, в подобных местах. Там есть на что посмотреть.
— Да, — выдавливает она из себя.
Он сжимает пальцы в кулак, кашляет в него и говорит:
— Вас трудно отыскать.
— Меня?
— Первый раз я столкнулся с вами, читая статьи о других писателях — о Татарке, Бонди, Странском, знаете?
— Да-да, — говорит она, и ей кажется, будто закрыли все окна сразу.
— Я не знал, что вы будете здесь, — говорит он, почти заикаясь. — Я полагал… — он смеется таким смехом, каким обычно заполняют неловкую паузу. — Если бы не Штепан, я бы ничего не узнал.
Он закуривает сигарету и разгоняет ладонью клубы голубого дыма. Золи следит за траекторией, которую описывает сигарета, двигаясь к его губам, за движениями ладони в воздухе, за быстрыми пальцами. Кажется, будто слова вспышками вырываются из его рта. Он говорит о Словакии, о тяжелых испытаниях, выпавших на долю цыган, о том, какое это имеет значение для европейской интеграции. И вдруг он переходит на Братиславу, рассказывает о доме-башне, названном «Пентагоном», о граффити на лестнице, о теневых дилерах. «Что за дилеры?» — думает она. Еще что-то о выставке, о воскрешении стихов Странского.
«Странное слово — „воскрешение“. Странскому бы оно не понравилось», — думает Золи. Но сама мысль о нем, воскресшем, будто проносится над садами Будермайса.
Журналист прикасается к ее локтю, и она хочет сказать: «Нет, пожалуйста, оставьте меня в покое, я гуляю по саду, я не там, где вы думаете, меня нет». Но он пускается в рассуждения о поэзии, об одной из ее старых песен, что-то о дупле липы.
— Я искал среди стихов Странского, — говорит он, — и обнаружил «Кредо», а потом маленький сборник, они странные, эти стихи, редкой красоты, пыльные старые книжки.
Ему сказали, что эту книжку можно найти у букинистов, она окружена своего рода культом, это голос, доносящийся из старых времен. А затем он снова произносит это имя — Штепан. Штепан помог ему. Он тушит сигарету в блюдце на столе. Она смотрит, как дым поднимается и образует завитки.