— Винный магазин?
— В Манчестере.
— Никто теперь не живет там, где вырос.
— Что?
— Это его слова. Я однажды услышала их от него.
— Говорит, мам, у него сердце разбито. С тех самых пор. Так и сказал.
— Он одинок?
— Не знаю.
— Свон… — Золи грустно смеется. — Свон — капиталист.
Она пытается представить его в винном магазине, среди деревянных стеллажей. Свон научился считать деньги. Звякает колокольчик при входе, он встает и кивком приветствует покупателя. Потом, сгорбившись, шаркает в лавку на углу купить пол-литра молока и небольшую буханку хлеба, потом идет к себе, в маленький домик в ряду таких же маленьких домиков. Он сидит в мягком желтом кресле и смотрит в окно, ждет, когда стемнеет. Тогда он сможет поужинать, медленно дойти до кровати, почитать книжки, в которых рассказывают, как о чем следует думать.
— Он хочет снова повидать тебя, мам. Говорит, что его идеи были заимствованными, но твои стихи — нет.
— Опять это лошадиное дерьмо.
— Говорит, у него сохранились некоторые стихи Странского.
— Он ничего не говорил о Конке?
— Он со всеми потерял связь. Их принудили жить в башнях, вот и все, что он знает.
Франческа изгибается рядом с Золи так, будто, лежа рядом, они могут менять форму тел друг друга.
— А другой, тот журналист?
— Он хотел бы поговорить. Только это и сказал. Он нашел твою старую книжку и начал поиски. Сначала было просто любопытно, ему нравились твои стихи. Он хотел бы поговорить с тобой. Завтра.
— Можешь поговорить с ним за меня, Франка. Скажи ему что-нибудь.
— Сказать что?
— Скажи, что я куда-нибудь уехала.
— Ты же домой поедешь, да?
— Конечно, домой.
— И что я ему скажу?
— Скажи ему, что ничего пока не решено.
— Что?
— Скажи, что ничто никогда не бывает полностью понятым. Вот что я сама могла бы сказать.
На них нисходит покой, тишина, проникающая сквозь простыни. Дочь приподнимается на локте. Там, где должно быть ее бедро, возвышается тенистый холмик.
— Ты знаешь, о чем он спросил? Свон. Напоследок.
— Ну и о чем? — спрашивает Золи.
— Он немного смутился. Все смотрел в пол. Он сказал, что хотел узнать одну вещь.
— И?..
— Ну, хотел узнать, что стало с часами его отца.
— Так и сказал?
— Да.
Золи смотрит, как по стене ползет светлое пятно и поворачивает вниз. Кто-то проходит по коридору, из гостиной снова доносится шиканье. Она закрывает глаза и уносится в свои мысли. Она представляет себе Свона, застрявшего на стрелке старинных часов, как будто все могло бы повториться снова, как будто все можно поправить. Золотые часы, для него — единственные в мире. Она думает, что, может быть, следует пожалеть его, разозлиться или даже развеселиться, но вместо этого она чувствует биение странной нежности к Свону — не к тому, каким он был или стал теперь, но ко всему тому, что он потерял, к напыщенности идей и слов, в которые он когда-то так горячо верил, к тому, какими абсолютными и незыблемыми они казались. Каково ему было пересечь границу последний раз и вернуться в Англию? Каково было приехать домой опустошенным, оставив за спиной гораздо меньше, чем он рассчитывал? Свон не научился принимать поражение. Он не знал, что можно измениться, превратить свою жизнь во что-то иное. Сейчас ей хочется поцеловать его, взять в обе руки его вялое лицо, прикоснуться губами к бледному лбу, чтобы выпустить его, освободить, чтобы он ушел.
Она кладет голову дочери на грудь и чувствует ее дыхание.
— Знаешь, что я собираюсь сделать? — говорит Золи. — Я встречусь с ним завтра. Потом я хотела бы сесть на поезд и вернуться в свою долину. Это будет словно спокойно проснуться в темноте. Этого я хочу.
— Ты скажешь Свону, что уезжаешь?
— Конечно, нет. Мысль, что он туда заявится, для меня невыносима.
И теперь Золи точно знает, что сделает: она доедет на такси до вокзала, предварительно заехав в отель, походит, слушая записи птичьего пения, позвонит снизу в номер Свона, подождет у стойки администратора, посмотрит, как он, волоча ноги, подойдет к ней, подержит его лицо обеими руками, поцелует его, да, в лоб, поцелует. Позволит ему сказать то, что он хочет, и потом уедет, сядет на поезд, одна, поедет домой, к себе в долину.
— Там я счастлива, — говорит Золи.
Из глубины квартиры вырывается диссонирующий аккорд, через секунду его догоняет другой, как бы пробуя предыдущий на вкус. Они сталкиваются, поднимаются, падают, перенимают друг от друга настроение.