Жена Странского ждала нас во дворе многоквартирного дома, где они жили. Он поцеловал ее, поднялся, перепрыгивая через ступеньку, в квартиру и сразу же стал переписывать на бумагу слова песен, записанных на пленке. Магнитофон он поставил на последний рисунок жены. Она вытащила его и разгладила бумагу.
— Это венгерское имя, — сказала Елена, слушая запись. — Золтан. Интересно, откуда у нее такое.
— Кто знает? Но вот эта песня — просто чудо, правда?
— Может, она нашла кого-нибудь, кто ей написал?
— Вряд ли.
Странский остановил запись.
— Песня наивная, — сказала Елена. — Твоя мать плачет, твой отец играет на скрипке. Но столько в этом трепета, жизни! И скажи мне: она красива?
— Скорее красива, чем нет, — сказал он.
Елена стукнула мужа по костяшкам пальцев свернутой газетой, встала и пошла спать. Из ее волос торчало множество цветных карандашей. Странский подмигнул, сказал, что скоро присоединится к жене, но заснул прямо за столом, склонившись над страницами со стихами Золи.
На следующей неделе я снова встретил Золи на лестнице перед Союзом музыкантов, она стояла, разведя руки и растопырив пальцы.
Перед зданием собралась толпа цыган. Вышло новое постановление, обязывающее всех музыкантов иметь лицензии. Но чтобы получить лицензию, надо было заполнить анкету, а практически никто из цыган, исключая Золи, не умел писать. К зданию Союза они принесли скрипки, альты, гобои, гитары и даже привезли огромную арфу. Вашенго явился в черном пиджаке с велосипедными катафотами вместо запонок. Когда он двигал руками, катафоты сверкали на солнце. Вашенго, казалось, пытался при помощи Золи успокоить толпу. В другом конце улицы стояла небольшая группа милиционеров, постукивавших себя дубинками по бедрам. Вскоре из окна Союза выставили громкоговоритель, и толпа притихла.
Сначала Вашенго заговорил по-цыгански. Потом он попросил тишины и перешел на словацкий.
— Наступило новое время в истории, — сказал он. — Все мы, неся красный флаг, вышли из долгого забытья. Я поговорю с возглавляющими Союз. Будьте терпеливы. Все получат лицензии, — он указал на Золи. — Она поможет всем заполнить анкеты.
Золи кивнула, толпа удовлетворенно зашумела. Милиционеры опустили свои дубинки, чиновники Союза музыкантов вышли на лестницу. Мимо меня, протискиваясь через толпу, прошел маленький мальчик. На нем были желтые очки, те самые, что мы со Странским оставили на мотоцикле.
Я попытался, работая локтями, подойти к Золи, но она повернулась и что-то шепнула своему мужу.
Я выбрался из тесноты человеческих тел и прошел мимо лошадей и телег, выстроившихся вдоль улицы.
Я уже запомнил наклон ее головы и две темные родинки у основания шеи.
В Национальной библиотеке, где клубилась в солнечных лучах пыль и гулко отдавалось шарканье посетителей, я пробовал прочесть то немногое, что можно было найти о цыганах.
У них, казалось, так же отсутствует единство, как и у всех остальных. В каждой европейской стране своя цыганская диаспора, и все, что их объединяет, — это национальность, указанная при переписи. Большинство уже ведут оседлый образ жизни, живут в хибарках, образующих поселки, разбросанные по всей Словакии. Цыгане в равной степени склонны враждовать со своими и с чужаками. Золи и ее ближайшее окружение — своего рода аристократия, если можно так выразиться. Они по-прежнему странствуют в изукрашенных кибитках. Никаких танцующих медведей, никакого попрошайничества и гаданий по руке, но они действительно носят золотые монеты в волосах и придерживаются некоторых старинных обычаев. Чтут законы скромности и целомудрия. Произносят имена шепотом. Изображают рунические знаки.
В Словакии насчитывались тысячи цыган. Многие были жестянщиками или конокрадами, но некоторые, подобно окружению Золи, собирались в кочевые группы по семьдесят — восемьдесят человек и кормились почти исключительно музыкой. О них писали на чужом для них языке. Они не признавали фотографий, допускали только рисунки.
Я закрыл книги и вышел на улицу под развевающиеся знамена. В кронах деревьев громко пели скворцы. Из открытого окна доносились стоны саксофона. Еще не закончилось время перемен, на улицах было многолюдно, никто не сидел дома, ожидая ареста.
Странского я нашел в пивной.
— Иди сюда, грамотей! — закричал он мне из угла, усадил за столик и угостил пивом.
Странскому был свойственен высокий идеализм. Он считал свое знакомство с цыганской поэтессой необычайной удачей для себя и для журнала «Кредо». По его мнению, цыгане как представители революционного класса при должном руководстве могли научиться пользоваться печатным словом.