Эта мысль вызывает веселую улыбку.
Мы добираемся до храма ранним вечером. Деревенская площадь уже вся забита – доброжелатели и любопытствующие зрители толкаются за место получше, девушки в церемониальных синих одеждах ждут, выстроившись в ряд перед ступенями храма, по обе стороны каждой девушки стоят ее родители. Отец занимает место рядом со мной, и в тот же миг звучат барабаны. К ступеням торжественно маршируют джату, готовясь к прибытию старейшины Дуркаса, их алые доспехи сверкают на фоне синего моря платьев, грубые боевые маски скалятся в тусклом вечернем свете. Каждая напоминает жуткое лицо демона, такую маску можно легко прикрепить к шлему или снова снять.
Поскольку двери еще не распахнулись, я разглядываю совершенно белые стены храма, его красную крышу. Красный – цвет святости. Цвет, которым должны истекать чистые девушки, когда их проверит старейшина Дуркас.
Пожалуйста, пусть моя кровь будет красной, пусть моя кровь будет красной, мысленно молюсь я.
Замечаю впереди Эльфриду, она вся напряжена. Наверняка думает о том же. Как и остальные девушки, она в последний раз открыла лицо и стоит, слегка сгорбившись, чтобы родимое пятно не так бросалось в глаза.
Храмовые двери со скрипом приходят в движение, толпа замолкает. Наверху лестницы появляется старейшина Дуркас, на его лице как всегда измученная, неодобрительная гримаса. Как и у большинства жрецов Ойомо, его долг – искоренять нечистоту и скверну. Потому его тело столь худое, а взгляд столь пристален. Религиозный пыл почти не оставляет места для пищи или чего-либо еще. Посреди гладко выбритой головы сияет золотая татуировка куру, символ солнца.
Старейшина простирает руки над толпой.
– Безграничный Отец благословляет вас, – произносит он нараспев.
– Безграничный Отец благословляет всех нас! – эхом разносится по всей площади.
Старейшина Дуркас поднимает к небу церемониальный клинок. Он вырезан из слоновой кости, он острее самого искусно заточенного клинка.
– И на четвертый день, – цитирует старейшина глубоким, раскатистым голосом, который он любит использовать в таких случаях, – он создал женщину опорой, чтоб мужчина вознесся к священным возможностям, божественной славе. Женщина есть величайший дар Отца роду мужскому. Отрада в самый тяжкий час. Утешение в…
Слова старейшины превращаются в низкий гул, мою кожу снова покалывает, под ней приливает кровь. И одновременно обостряются все чувства: ощущаю, как неподвижен воздух, как потрескивают тающие сосульки, и где-то вдалеке… хрустит под тяжелой поступью опавшая листва.
Что-то приближается… Мысль порхает, словно вспугнутый мотылек.
Я гоню ее прочь. Ну почему именно сейчас?!
Отец, должно быть, заметил мое рассеянное выражение лица, он печально вздыхает, щурясь против солнца.
– Вечно твои мысли где-то блуждают, Дека, – шепчет он совсем тихо, чтобы никто больше не заметил. – Ты так похожа на мать.
Уголки его губ опускаются, и я бросаю на него хмурый взгляд.
– Морщины будут.
И он улыбается, внезапно становясь тем добродушным мужчиной, каким был, прежде чем красная оспа и смерть матери разом превратили его в тень самого себя.
– Это река осуждает ручей, что он течет слишком быстро, да? – шутит он, и настает пора двигаться.
Я киваю, возвращая все внимание ступеням храма. Старейшина Дуркас закончил проповедь. Сейчас начнется Ритуал Чистоты.
Первой в храм входит Агда, ее лицо бледно от волнения. Будет ли Ойомо благосклонен или же рассудит, что она поддалась нечистому? Толпа в напряжении подается вперед. Болтовня, шепотки – все стихает, пока не остаются лишь недовольное тявканье собак и фырканье лошадей в ближайших стойлах.
Мгновение спустя из храма доносится испуганный вскрик. И вскоре появляется Агда, она прижимает голубую шаль к груди, где старейшина Дуркас взрезал ей кожу церемониальным клинком. У верха лестницы Агда вскидывает шаль над головой, показывая всем алую кровь, которой пропитана ткань. По толпе прокатываются радостные, полные облегчения возгласы. Агда чиста.
Родители бросаются ее обнимать, отец с гордостью надевает ей на лицо первую маску – на пол-лица, изящную и золотую, в виде растущей луны, знак ее новообретенной женственности. Агда окидывает толпу победоносным взглядом, кривит губы в ухмылке, заметив меня.
Едва она сходит со ступеней, по ним поднимается следующая, и Ритуал Чистоты начинается заново.
Я устремляю взгляд на двери храма. Один их вид – огромных, красных, величественных внушает мне ужас, заставляет нутро сжаться, а ладони взмокнуть. Кожу покалывает все сильней – теперь непрерывно, отчего приподнимаются тоненькие волоски, растет осознание.