– Ты! – воскликнула она, поманив меня пальцем. Ее последователи уставились на меня и расступились, дав пройти. – Ты же с вершины той горы! Из каменоломни!
– Матушка, вы ведь помните Сильви Пеллетье, – сказал у меня за спиной мужской голос, и меня обдало холодным воздухом из открытой двери зала.
Так передо мной появился Джордж, словно свалился из тайного люка в потолке или выпал с увитого паутиной чердака моих секретов. Не сомневаюсь, что эту ловушку подстроила Трина Редмонд, отправив меня на встречу, где должен был появиться Джордж. Во рту у него торчала зубочистка, а к плечу прилипли опилки. «Далила», – говорил его взгляд, все еще сердитый. Лицо мое стало пунцовым. Я испытала облегчение, когда миссис Джонс обняла меня.
– Юная Сильви из «Мунстоун рекорд», верно? – спросила она. – Хочу, чтобы ты поведала мне о вашей великой победе в суде. Но у меня не было во рту ни крошки и ни капли с самого завтрака. Пойдемте-ка заморим червячка.
Она ухватила меня за руку и потащила в таверну на углу вместе с командой своих парней из профсоюза. Джордж Лонаган шагал впереди, ведя беседу с двумя из них. Он был холоден как лед. И не оборачивался.
Надеясь на второй шанс, я присоединилась к их компании, чувствуя себя так, словно сбежала из дома с бродячим цирком. Только не было дрессированной лошади, как в моих давних мечтах. И никаких блесток. Я пошла с миссис Джонс и ее ребятами выпить виски. Рассказала ей про лавину и нашу статью, про тюрьму. Я посматривала через стол на Лонагана, любуясь его лицом, когда он смеялся, подмечая, как он стучит кулаком по столу, как наклоняется вместе со стулом и откидывается назад, потирая подбородок. Разглядывала щеку со шрамом. Волосы у него сильно отросли и спадали ниже воротника. Я не осмелилась бы предложить постричь его, но надеялась, что он тоже следит за мной взглядом. И он следил. Я говорила слишком громко, рассказывая миссис Джонс о вынесенном судьей вердикте.
– Десять тысяч долларов! – воскликнула она. – Так им!
Она повернулась к мужчинам и отвлекла на себя их внимание, пока я страдала, замерев под пристальным взглядом Джорджа Лонагана.
Но постепенно, с наступлением позднего вечера и под действием спиртного взгляд его начал оттаивать. Он подошел, поставил стул рядом с моим и сел, искоса шепотом бросая в меня острые, как пики, вопросы.
– Так что, ты замужем?
– Нет.
– Помолвлена?
– Нет.
– Почему я должен тебе верить?
– Потому что хочешь верить.
Щека со шрамом дернулась.
– И я хочу, чтобы ты мне верил, – добавила я.
– В самом деле?
– Да.
– И почему же?
– J’ai soif, – сказала я бесстрашно, чувствуя жажду и одиночество. – J’ai faim.
– Это правда? А третье?
Я не смогла это произнести. Но третья фраза была написана у меня на лице так ясно, что он не мог не видеть. Он уставился прямо перед собой, на солонку и пепел в пепельнице. В таверне было шумно: вокруг разговаривали, звенела стеклянная посуда, играл скрипач в углу, горланили песню пьяные посетители, но звуки вдруг словно стихли. Его левая рука теребила бутылку, а правая то сжималась в кулак, то разжималась. Мои пальцы сплетались и расплетались возле моих губ. Стол был испещрен зарубками, выемками и вырезанными инициалами. Под столом его длинное бедро прижалось к моему и тут же отдернулось. Носок его ботинка наступил слегка мне на ногу, словно заявляя права. Потом мой носок наступил ему на ботинок, и мы обменивались такими приветствиями ног, пока не рассмеялись, не выдержав неловкости. А потом рассмеялись снова, ощущая, как неловкость уходит.
Через шесть недель я сбежала вместе с Джорджем Лонаганом. Я так и не поступила в колледж, не посещала никаких гранитных зданий с мраморными колоннами. Два письма о зачислении пришли в почтовый ящик в Денвере вскоре после того, как я вышла замуж за Джорджа и поступила в университет труда и борьбы, где училась в дороге, как говорила матушка Джонс. Теперь мы вдвоем, мистер и миссис Лонаган, путешествовали по делам профсоюза, спали на сеновалах и в дощатых сараях, где шахтеры делили с нами свой хлеб. Я не отправилась в Париж, зато снова попала в тюрьму.
В 1910 году я провела три ночи в тюрьме в Тринидаде, штат Колорадо: меня заперли там вместе с женами работников угольной шахты и их детьми. Джордж сидел в соседней камере в мужском отделении. Тогда несколько сотен человек арестовали по обвинению в подстрекательстве к мятежу только за то, что мы маршировали по городу с плакатами профсоюза и звездно-полосатыми флагами. Арестовали за мирное шествие! Представляете? В заключении мы пели хором песни о борьбе, способные пробудить дьявола. Это были дни ярости, но мы с мистером Лонаганом были охвачены и другим пылом. Джордж называл меня Фиалкой, как раньше, за мою склонность становиться пунцовой. Хотя я уже не была такой неженкой, как раньше.