– Но мы же вроде занимаемся государственной безопасностью, – безучастно откликнулся Одинцов.
– И занимайся! – горячо поддержал генерал. – Только не путай категории, полковник. И новые веяния анализируй. Ну что мне тебе объяснять? Встретился господин Гор с господином Ельциным в ответственный момент, потолковали всего полчасика, и где очутились начальник федеральной службы охраны и шеф госбезопасности, малость переусердствовавшие? За дверьми своих парадных подъездов. С внешней их стороны. И хорошо отделались. Так что зарываться не надо. А надо помнить: мы – инструмент политиков, тот меч, что сам собою из ножен не вылезает. Ты что, не знаешь, кто в правительстве и в парламенте с ЦРУ связан? Ну, так молчишь ведь! И правильно! Потому как шпион и агент влияния – они хотя, по сути, одно и то же, а по калибру – ох, разное… И путаница в терминологии тут, брат, до хорошего не доведет, тут дифференцировать приходится: это – да, шпионаж, а то – деликатное партнерство и политический компромисс… Кстати, – качнул заговорщицки пальцем, – года три назад наши психологи одного агентишку тестировали, очень интересно получилось… Спрашивают: что означает – не в свои сани не садись? Он так это… подумал… Парень простой… И знаешь, что ответил? Ну, говорит, как это чего означает? Не твои сани, значит, и не садись! – Генерал рассмеялся. – Ты запомни…
– Безысходность, – внезапно сказал Одинцов.
– Что? Да ладно, давай без соплей! – Генерал отчужденно отвернулся. Выдержав паузу, произнес: – Ты думаешь, мне не тошно? Тошно! Но что сделаешь? Нам навязали правила, да. Но не играй мы по ним, становись в позу, сразу будем из игры удалены. Списаны в утиль. Я с тобой, полковник, откровенно, двадцать лет уже бок о бок толкаемся, пора бы уяснить: дурного тебе никогда не советовал. Так что…
– Что? – поднял голову Одинцов, не без болезненной иронии всматриваясь в безмятежное лицо начальника.
– Так что все материалы, – продолжил генерал, – должны сегодня же быть у меня. Все! – повторил веско. – И… – Усмехнулся. – В царство небесное меня не зови, коли дороги до церкви не знаешь! Благодарю за службу.
– Разрешите идти?
– Ступай, милый, ступай… Агентуру, кстати, проинструктируй…
– То есть?
– Ну, насчет этих газовых хранилищ… вообще…
– Само собой, товарищ генерал!
– Вот и дивно! Да, кстати… Телевизор вчера смотрел? Нет? А там интересная, Сережа, передачка была. Господина Алиева демонстрировали. Его хадж в Мекку. Стоит, значит, этот самый наш комитетский волчара, бывший коммунист-ленинец, в простыне какой-то и принимает, коленопреклоненный, благословения от тамошних мулл… Метаморфозы, брат! А за ними – нефть, власть, доллары и – политика! Ну, ступай…
Оставшись в одиночестве, генерал призадумался.
Думалось о многом: о сегодняшних подлейших временах, о справедливо упомянутой полковником безысходности, что не миновала и его, принуждая каждодневно заботиться о сохранении равновесия шаткого кресла в ненавистном для чиновного жулья учреждении; о неясном будущем, способном превратиться в бесконечный черный день пенсионного жалкого забвения.
Нынешним своим положением генерал весьма удручался. Перестановки в ФСБ не прекращались уже много лет, он находился на той должности, что среди сотрудников именовалась «местом на вылет», и в новой системе кадров-пешек, не имеющих ни четких перспектив, ни какой-либо стабильности, приходилось лавировать: учитывать интересы покровителей, каждодневно оценивать их позиции с точки зрения возможных падений и взлетов, а также прикидывать целесообразность оказания услуг тем или иным сторонам, смертельно враждующим в своем высшем политическом клоповнике.
Сложная, изматывающая нервы игра…
Вчера он доложил одному из бонз о планируемой против бонзы интриги, затеянной иным кремлевским деятелем, но вот уже сегодня пожалел о скороспелом доносе, ибо ситуация изменилась, и состоись интрига – сыграла бы она генералу на руку. Теперь же приходилось выкручиваться в новых маневрах, дабы не раскрыть себя как источник информации, не подставиться под гнев самого влиятельного клана…
А все ради чего? Ради теплого местечка, твердо обещанного ему взамен за услуги, когда высшая политическая целесообразность выкинет его из этого кабинета…
И разве он один рассуждает подобным образом и живет подобной жизнью, вернее, как-то пытается выжить? Здесь, на Лубянке. Да и только ли на Лубянке?