– Твою мать! – в сердцах ругнулся он, нажимая на ее клавишу и всматриваясь в темные углы площадки, озаренные слабым огоньком.
Папка отсутствовала.
Марш за маршем, сантиметр за сантиметром полковник Одинцов исследовал недра незнакомого подъезда, не достигая никаких положительных результатов в поиске совершенно секретных документов.
Отчаянно пыхтя, он просовывал голову в узкие пространства за мусоропроводными трубами, на ощупь, обдирая запястья, исследовал пазухи за батареями, с омерзением ощущая на пальцах сбитую в войлочные клочья пыль…
Напрасно!
Взопрев от отчаяния, растерянный, как потерявшая хозяина собака, он, выбежав из подъезда, замер с открытым ртом, не понимая, в каком районе находится, и тут узрел одинокие «жигули», двигающиеся по темной улице.
Поднял вверх словно отлитую из металла руку, отдаленно ассоциируя себя с памятником.
– Площадь Дзержи… На Лубянку, в общем.
– Сколько?
– Договоримся!
Машина, поплутав по неизвестным улочкам, выехала на магистральную трассу, и, пережив мгновение безрадостного узнавания местности, Одинцов сообразил, что неведомым образом нелегкая занесла его на окраину Лефортово.
На Лубянке, пройдя мимо клюющих носом прапоров, с видимой неохотой повиновения уставу исследовавших его служебное удостоверение, он вошел в кабинет, открыл сейф и, затравленно перебрав лежавшие в нем бумаги, кинулся к письменному столу, шумно выдвигая из него ящики.
Папки в кабинете не было.
Фотографией на белой стене взирал на полковника с озорной иронией застекленный железный Феликс в куцей фуражечке.
Машинально Одинцов посмотрел в окно, на выпуклый газон, посреди которого некогда высился металлический основоположник ВЧК, свезенный силами демократии на неизвестную свалку. Вспомнился фрагмент думской речи: «Памятник необходимо восстановить! Сотрудники ФСБ чувствуют себя незащищенными без статуи Дзержинского…»
Вздохнув, Одинцов достал из кармана две банки пива, купленных по дороге, и совершил глубокий глоток ледяного напитка, произнеся в сумрачную кабинетную тишь:
– Картина Репина «Приплыли»!
Затем схватился за телефон, намереваясь позвонить домой муровскому начальнику, но передумал, решив обождать хотя бы до семи часов утра.
Табельный пистолет был на месте в сейфе, трофейный, изъятый у бандитов «вальтер», столь бездарно утраченный, было хотя и жаль, ну да плевать, все равно он носил его как расходное оружие на случай непредвиденных ситуаций, когда можно было хлопнуть противника и бестрепетно зашвырнуть пистолетик в канаву, не обременяя себя объяснениями начальству и походами в прокуратуру. Тем более, благодаря регулярным командировкам в Чечню, трофейных пушек у него хватало в избытке.
Но папка! Папка – это в лучшем случае вылет из органов, а в худшем – вполне, кстати, реальном – трибунал!
Он допил целебное пиво, спрятал пустые жестянки в карман пальто и, положив несчастную больную голову на сложенные на столешнице руки, погрузился в полуобморочный, неспокойный сон.
Через пару часов, очнувшись от дремы, достал из ящика стола сотовый телефон, набрал заветный номер.
После долгой череды гудков в трубке раздался нутряной стон, следом за которым собеседник трудно и злобно выхрипел вопросительное:
– Да?..
– Миша? – спросил Одинцов, сглотнув холодную слюну вновь охватившей его паники. – Миша, это я, Сергей. Слушай, первый вопрос: где папка?
– Что?!
– Я говорю: где папка? Ну… та, с которой я вчера к тебе…
На том конце провода утомленно вздохнули.
Одинцов, сжимая трубку дрожавшей рукой, почувствовал щекотно скользящую по лбу змейку нездорового пота.
– Да замотал ты меня со своей папкой! – донеслось возмущенно.
– То есть? – вопросил Одинцов, предчувствуя благополучную развязку страшного приключения.
– Вчера же ее в мой сейф положили! Вместе с железом твоим криминальным! Ты откуда звонишь? – поправились настороженно.
– Да я по «чистому» сотовому, все в порядке…
– Ну, вчера, значит, выходим с тобой из кабинета, ты – хвать себя под мышку!.. Где, говоришь, документы? Я тебе: в сейф же положили! А ты: покажи! Вернулись, я сейф открыл, показал… Потом в лифте – снова-здорово: где папка? В сейфе! Покажи! Опять вернулись! Потом та же бодяга на улице… Замотал же, говорю!
Одинцов с облегчением прикрыл глаза.
– Понял, – выдохнул через трепыхнувшийся ком застрявшего в горле сердца. Затем, отдышавшись, спросил: – А чего потом было?
– Чего-чего… Потом вы с Ваней из кадров к каким-то его девчонкам упилили, дальше у него спрашивай.