Олег, сожги меня, когда умру. Не важно, под каким кустом осядет пепел, переходя в ничто, место не выбирают.
Другое дело — здесь, в уютной впадине под елкой.
Смотрю в огонь и что-то бормочу на языке шумеров или инков, не зная смысла слов, прослушиваю темноту и сторожу костер. Мне миллионы лет, хотя в кармане у меня — коробка спичек.
Какой восторг они испытывали, раздобыв огонь! А у меня в кармане — 50 костров…
Марухин и Олег заснули, а я смотрю на пламя. Лиловый жар течет ко мне и обволакивает тело, но я не сплю. Отодвигаю от огня резиновые сапоги Олега, привязываю к елке спиннинги, повалит ветер — и в темноте наступишь на удилище.
Из-за того, что я недосыпаю, они меня облавливают. Вечером моя блесна не долетает до струи, хотя усталости я не чувствую. Блесна не долетает до струи, и все сильней шумит вода в пороге, и эхо отдается в голове, преобразуясь в хоровое пение детского дома № 2 на улице Селянской.
Скрестив ладони, я показываю брату, что надо уходить, он отвечает жестом, что идет за мной.
Обходим валуны, я чувствую лицом тысячелетний холод северных гранитов. В березовом лесу теплей. Спускаемся с холма к стоянке. Я зажигаю спичку, и сухая хвоя трещит, разбрасывая огненные иглы. Марухин и Олег обшаривают лес вокруг костра и волокут упавшие березы, у них неедкий дым, не проникает в телогрейки, в рубахи, в гречневую кашу. Чисто горят, и я смотрю в костер, смотрю из темноты осенней ночи и слушаю, как голосят за лесом лебеди. Готовятся к отлету. И нам пора перебираться в дом. Во сне растрачиваешь слишком много сил, чтобы согреться.
*
Ждать, надо ждать… С тоской недолетевших журавлей. Сколько же в этом слове монотонного шума падающей с неба воды, холодных капель, сползающих с воротника на теплую шею, тоскливой ряби, пробегающей по лужам, намокших сигарет, шипящих спичек, гудения ветра в голове, ветра с Белого моря, его здесь называют боковым, опасным для Ан-2, сильный боковой ветер переворачивает их в воздухе. Лететь от Мезени до Сояны всего 14 минут, а ждешь часами.
Ждешь погоду, ждешь моторную лодку. Ждешь, когда спадет вода в реке, не западая в прозябание, ведь у меня в запасе столько удовольствий, видений на тропе…
Приливы бодрости — в 4 ночи. Все спят, а я не сплю. Один — в своей квартире на Байкальской. Самое время позвонить кому-нибудь «Ты что, ты что? Уже четыре ночи». Таким я не звоню. Я набираю номер телефона Межирова.
— Кто это?
— Гёте!
— Игорь, прекратите.
А в голосе — восторг!
На побережье от Мезени до Архангельска диспетчеры закрыли небо, но ожиданием нас не возьмешь.
Возле стены бревенчатого склада можно устроить похищение Дантеса… И увезти его перед дуэлью на остров Папуа!
Гостеприимные островитяне поджарили змею и разукрасили его татуировками, продели в ноздри золотые запонки (военную добычу). Смотри, какой красавец! Не зря же он понравился Наталье Гончаровой.
Вождь Папуа клянется клятвой на крови не обижать его и хорошо кормить, найти ему упругую жену, но никогда он не покинет остров.
В конце концов его бы приспособили для дела — щекотать папуасок усами, как на балах Санкт-Петербурга.
Да разве ж не было в России похищений, венчаний в захолустной церкви?
И окажись я там с Панковым и Крапивиным…
— Пассажиров, улетающих рейсом «Долгощелье — Сояна», просят пройти к самолету…
На зеркале воды я вижу наши отражения, отчетливая нереальность нашего присутствия…
Вода уже очистила мое сознание от мусора вчерашних дел и пригласила в чистое пространство.
От свежести меня знобит. Я что-то бормочу, не понимая слов.
Блесна перелетела Сояну. Удар передается в руку.
Леска поет! И нервы стали яблоней на огороде у Олега, просвистанной скворцами.
Обратный путь — с тяжелой семгой за спиной. Веревка пережала руку, но идти осталось ничего. Я убыстряю шаг и вижу свет в окне. Из трубы подымается белая линия дыма.
Рот пересох, но рядом — теплый дом и чайник на столе. И неужели… счастливыми бывают только смертные?
Такое удивление приходит мне на ум недалеко от дома.
*
— Тебе всегда везло.
— Ты думаешь, везло?
— Не думаю, а знаю.
Нанизываем на березовые прутья подосиновики.
— Вы за грибами выходили ночью?
— Да, ночью, и пока дойдешь, — светает.
— А я уже был там! И ночевал в стогах, но выставлял из сена мокрые колени.