*
Под елкой возле Малого порога мы развели огонь и заварили чай.
— Александр!
— Ну, что ты там придумал? — благодушно спрашивает Панков.
— У тебя есть бриллианты?
— Бриллиантов у меня нет.
— А пальто из леопарда?
— Меха я не ношу.
— Хотя бы шапка из хорька?
— У меня есть шерстяная шапка.
— А у тебя, Олег, есть что-нибудь из горностая? Ну вот, ни у кого нет лисьих шапок и жакетов из ондатры.
— Ну и что из этого?
— А то, что 96 процентов меховых изделий из леопардов, котиков, бельков, песцов, лисиц и белок — носят женщины. Сколько женщин сейчас проживает в северном полушарии?
— Миллионов пятьсот…
— Допустим, триста пятьдесят. Зажиточных — одна десятая, тридцать пять миллионов. Помножь их на лисиц, койотов, норок, соболей. На диких козликов, на горностаев…
— Ужас!
— А знаешь сколько нужно шкурок, чтобы сшить манто? Варфоломеевская ночь зверей к 8 Марта.
Мощный удар на плесе!
Круги еще расходятся, а Чепелев уже послал блесну туда, где выплеснулась рыба.
— Сидит!
И, судя по изгибу жесткого удилища, большая рыба. Сосредоточенный и бледный Игорь угадывает ее броски и ослабляет тормоз, изматывая семгу.
— Не торопись, она еще рванет.
И снова визг катушки, ноющая леска… хриплый голос Чепелева:
— Села на все три крючка.
Марухин грустно смотрит на Панкова: вот, был кумир и нет кумира, эта рыба покрупнее пойманной Панковым.
Она сверкает платиновым брюхом, только с моря, широкая и мощная, килограммов на пятнадцать. Семга уже на отмели — хватает воздух жабрами. В одно мгновение, переложив удилище из правой в левую руку, Чепелев берет ее за хвост, широкий жесткий хвостовой плавник не позволяет ей выскользнуть из цепких пальцев человека, выносит ослепительную семгу с блесной во рту. Все! Остается вырезать блесну из пасти.
— Александр, леска очень хорошая, спасибо, но, беседуя с тобой… — Марухин смотрит на Панкова так выразительно.
И снова — смех… На берегу безлюдной Варзины, под низким серым небом с пустыми горизонтами. Там дальше нет людей, и мы смеемся где-то во Вселенной, четыре существа, возникшие так ненадолго на планете, которая случайно оказалась на идеальном расстоянии от солнца и в сочетаниях воды, тепла и света возникла зрячая икринка человечества и разные другие капли таинственных созданий с хвостами, с чешуей.
Дух Одиночества, тоскуя в бесконечности, затеял их в какой-то африканской заводи, дух, дуновение, дыхание… И все философы, великие биологи, лауреаты Нобелевской премии, шпионы кардинала Ришелье, иезуиты генерала Игнатия Лойолы не сумели узнать, кто раскрасил крылья мотылька…
*
Под сапогами на крыльце скрипят кристаллы инея. Вокруг сверкает острый холод неба, не хочется туда смотреть.
Возьмешь охапку дров и, передернувшись, вбегаешь в теплый дом, не притворяясь гением осенней ночи.
Вот керосиновая лампа, сияющая метра на четыре вокруг стола. Сковорода с поджаренной форелью, аккуратно нарезанный хлеб.
Тень брата на бревенчатой стене… Он перемешивает угли кочергой, соединяя вечера людей, тысячи лет смотревших на огонь в своих домах.
Я забываю, что над нами бездна, безразличная к нам, и я к ней безразличен. Непонимание ее умнее «понимания»…
Ни Паскаль, ни Эйнштейн ничего не сказали о вечности и бесконечности, только сержант-сверхсрочник с выбритыми скулами соединяет время и пространство, приказывая новобранцам:
— Копайте от забора до обеда!
В отличие от вечности, которая абстрактна и существует у меня в сознании, бесконечность реальна. Чихать она хотела на число, она — здесь слово неуместное, но иначе не скажешь.
Весь ужас в том, что она длиннее мысли…
И колокольчики на донных удочках осенней ночью отвлекают меня от бессилия перед Вселенной.
— Как же так, ни конца ни края, такого не может быть…
— Тише, звонит колокольчик!
*
Осенней ночью на Березине светился окнами наш деревянный дом. Тончайшие дожди покалывали шею и ладони. В коридоре стояли корзины с грибами.
Некляев что-то бормотал в плену счастливых наваждений, вытряхивал из глаз боровики. Еще он не забрел, как рыболов с графитовым удилищем, под линии высоковольтных передач, где ноющая сталь предупреждает человека. В доме было тепло, но холодком уже тянуло в ноги от дверей.
— Напомни через пять минут, — сказал Олег, — добавим уксус.
Секунды тикали, а я смотрел на них, не соглашаясь с исчезающим… Осталось только слово. В него не надо добавлять укроп и соль, чеснок и семена горчицы. Олег уже собрал их и командует: