Долго тянется день
в этой жизни мгновенной.
У них в глазах возникло несогласие.
— Лес над рекою зеленый склонился,
желтый в реке отразился…
Головы их поворачивались, отыскивая время, исчезнувшее между желтым и зеленым.
— Так близко небо грозовое,
такая легкость и тоска,
что вспоминаешь сквозь века
свое отсутствие живое.
Они оглядывались…
— Дай мне все! Я не стану богаче.
Все возьми! Я не стану бедней.
Возникла паника. Он продолжал читать.
— Ну что нам стоит до парома
дойти за полтора часа?
Совсем недалеко от дома
стоят далекие леса.
И что нам стоит до затона
дойти, валяя дурака?
Совсем недалеко от дома
течет далекая река.
Он видел, как внутри себя они искали выход за пределы логики и натыкались на слепые стены. Он продолжал читать:
*
Пиджак Рембо пошит из синей ночи,
к воротнику приколот махаон…
*
За бездарность, за робость свою
ненавижу себя и наглею.
Я люблю тебя, свято люблю
и в лицо твое нагло курю,
потому что я благоговею!
Он продолжал читать!
*
Вот старость вижу я во сне.
Огромной белой глыбой снега
она уже нависла с неба
и держится
на тишине…
Их лица сморщились, симметрию перекосило. Непонимание ломало изнутри перегородки Интернета. Не находя обочины, они «пустили сок» и потекли какой-то яркой ядовитой смазкой.
Уже открыто, вслух — он продолжал читать!
Мелькнули в книге белые страницы,
и не пеняй на типографский брак.
С 14-й — улетели птицы!
С 16-й ручей удрал в овраг!
И лес в леса ушел
из этой книги…
Сила семги в потоке становится силой потока.
Он продолжал читать!
Вода смотрела мальчику в глаза.
На сиротливой отмели песчаной,
забыв себя, он смутно вспоминал
себя — еще до своего рожденья.
Смотрел на убегающую воду
и радостно ее не понимал
Всепонимание трещало в них и вспыхивало по цепи. «Закоротило», как сказал бы жэковский электрик.
— Тупицы! — весело крикнул поэт и замахнулся удочкой, как на гусей.
И это было нестерпимым унижением. Их серебристые посудины, похожие на скороварки, повисли над толпой и улетучились, исчезли, как воздушные шары, когда-то он сбивал их из рогатки!
В другом конце толпы уже возник спаситель человечества.
— Я предъявил им ультиматум… Взорвать урановые склады… — долетали оттуда слова.
Его уже несли восторженные толпы. Чуть припоздавшие образовали свиту. Вокруг уже стояло оцепление.
— Туда нас не пропустят! — весело сказал поэт, оберегая удочку в ужасной давке.
— Да и нечего там делать. Лучше уеду на рыбалку, — на всю жизнь.
*
Стояла золотая осень! Мы прилетели на Мегру и целый день ловили в ямах над порогами.
— Что-то здесь не так, — сказал Марухин.
— Что не так?
— Не знаю… Но Мегра не такая тревожная. И подосиновики были ярче.
— Ярче были от страха! Лицензия, которая лежит в твоем кармане, их погасила.
— Порви лицензию, Марухин, — советует Олег и, прикрывая рот, смеется. Сентябрь — для души, а к стоматологу можно пойти и в слякоть.
У Чепелева на лице — презрение.
— Затоптали тропу. Где они были раньше, эти клерки с банковскими картами, чтобы нищему нечего было подать? Это моя река.
— Уже не твоя. Они уже на Умбе, на Поное, на Варзуге.
— Мы бежали по тундре,
по широкой равнине.
— По-тун-дре… — пел у костра Панков.
Панкова нет… Осенний ветер гонит с тундры облака. Отходишь от горелого холма, Олег, Марухин, Чепелев сидят, прижатые к пустому горизонту.
— Снизу кто-то плывет.
— Пускай плывет.
Не поворачивая голову на звук мотора, седой Марухин смотрит в никуда.
А Игорь Чепелев готовит свой салат из огурцов, крапивы, головастиков… Он не согласен с установленным пределом, и удочка — его антенна для переговоров с Богом.
— Надо взбодрить костер…
В эту ночь мне приснился счастливый Марухин.
Он сказал: — Игорь, мы никогда не умрем. Мы остаемся в «Золотой блесне»!
Послесловие
Валентин Курбатов
Колыбельная память воды…
А ведь подлинно «книга радостей и утешений». Отпилил поэт от нашей большой всеобщей потребительской ложки «ненужный черенок» реального времени и быта и поймал нас на золотую блесну. И теперь уж не только Крапивин, Олег, Марухин, все рыбинспекторы и егеря, с которыми мы только что прожили счастливую, вневременную, то есть самую живую и подлинную, жизнь, а и те, кому еще только предстоит прочитать эту едва родившуюся на страницах журнала книгу, не умрем, потому что тоже останемся в «Золотой блесне», не сумев разогнуть крючков и «сойти», да и не захотим сходить (слава Богу, теперь, после книги, и объяснять не надо, что означают эти «схождения»).