Чужие озарения меня не вдохновляют и это — не навеянное чтением.
— У вас в стихах есть поговорки, которые я раньше не встречала. Слепому ночью не темно. Тропа дорогу знает… Вы увлекаетесь фольклором?
— Я сам фольклор. И ничего ни у кого не занимаю.
*
В ту ночь мы выбрали открытое сухое место и развели костер, но это не спасло. Дым выедал глаза, нечем было дышать, и мы отодвигались от костра в кошмарный комариный звон.
С кровью размазывали их на лбу и на щеках. Они вонзались в шею, жгли запястья, набивались в уши, прокалывали брюки на коленях, хрустели под ладонями, терзали мозг, просверливали сон.
— Комар запел военную песню, — сказала женщина из Умбы, выпила с нами чаю и поплыла дальше — бросать блесну.
Рябиновые гроздья кровососов висели на носу и на ушах ее собаки.
Я выплеснул из кружки слой комаров.
Ну где же ты, ветер? С дождем, с ненастьем…
Лежим, мечтая о плохой погоде. Солнце до дна просвечивает ямы над порогом. Вода упала, плесы обмелели, даже черника стала дряблой от жары.
Переворачиваясь, слышу легкое потрескивание сухого мха. Костер при свете солнца источает изнурение, отодвигаюсь от него и замечаю, что огонь сегодня красный. С надеждой уточняю цвет.
— Да, красный, — говорит Олег, — кажется, это к дождю.
Марухин отыскал среди своих запасов батарейку и оживил приемник. Передают прогноз погоды.
— Сделай погромче.
— Громче — звук исчезает.
— Ладно, я и так все слышу. Штормовое предупреждение по всему побережью. Ну, слава Богу, подойдут дожди!
Олег молчит и улыбается, как в детстве, когда мы ждали на обочине попутный грузовик, измученные голодом и зноем, во времена пустых дорог… Замечу заодно, что не люблю собрания и голосую только на дорогах.
— Олег, ты о чем-то мечтаешь?
— Да!
— О чем?
— Мечтаю поступить во ВГИК.
— Ты же его закончил.
— Ну и что? Разве нельзя мечтать из прошлого?
— Впервые слышу о такой возможности. А ты, Марухин, только не придумывай…
— Я мечтаю о мокрых кустах! Но у Олега интереснее…
— Да, это тонкий ход, когда я был влюблен в свою жену…
— В которую?
— Не сбивай меня с мысли, мне каждый раз хотелось с ней познакомиться.
— Женщины проще.
— Нет, женский ум бывает очень изощренным. Я выключила телефон с надеждой, что если ты не позвонишь, я буду думать, что ты мне позвонил, а я не знала.
Марухин засвистел… А на реке — ни всплеска.
*
Лес трещал и над нами крутило березы. Сзади упало дерево. Мы вышли на открытый берег, и я бессильно засмеялся — иду и стою на месте. Голову сдавило, я почувствовал, как в теле стынет кровь от воздуха, несущегося на меня. Тьма, страх, восторг, и вдруг — тоска, холодный запах неба…
Немного постоял за камнем, отдышался. Дом был рядом, оставалось метров триста пройти по открытому месту.
Надутый капюшон плаща тянул меня назад, я шел, продавливая воздух, втискивался в него почти бесчувственным телом, рядом мелькнуло красное лицо Марухина, как незнакомое. Задыхаясь, прижался к бревенчатой мокрой стене, нащупал ключ под досками, крапива хлестнула меня по щеке.
— Давай я открою, — крикнул Олег, но я уже открыл замок, распахнутую дверь отбросило к стене, я не удержал ее, вдвоем мы тянули дверь на себя и смеялись.
Вместе с мокрыми листьями влетели в темный коридор, закрыли дверь на палку и обмякли.
В доме было тихо. Неверными руками я зажег керосиновую лампу, снял настывшую сырую телогрейку и безвольно сидел на скамье. В ушах звенело.
— Вот мы и дома! У птицы есть гнездо, у зверя есть нора…
— Им-то что, забились в щели и дрожат, а вот геологи, которые сидят в палатке на холме, — сказал Олег.
— Пускай бы их унесло километров за триста.
— Зачем так далеко?
— А чтобы ничего здесь не нашли!
Старый дом содрогался от ветра, по стеклам хлестала вода, мигала керосиновая лампа, гудела печь, на сковородке жарились молоки семги. Труба на чердаке захлебывалась воем и возникало чувство невесомости, наш темный дом с сияющими окнами летел во мраке ночи, ведь иногда мы вспоминаем, что летим.
*
Метровая сверкающая семга уже у берега перевернулась через голову, — брызги шампанского! — и леска на удилище провисла. Рядом — и не твоя.
От волнения горло мое пересохло. Я наклонился, чтобы зачерпнуть воды, и увидел себя — с блуждающим взглядом, небритого, в просветах между облаками.
Не знаю, который по счету лосось со сгустком крови на перламутровой губе, разодранной крючком, затянул меня в немыслимую даль, без времени, без имени…