Внимательный осмотр, когда я через три дня снова прилетел в Марилию, подтвердил это.
Но вот, что меня добило и уронило к центру Земли и так весьма низкое мнение о Лемке, так это отделка самолёта. Мало было помпезной золотой окраски, так и салон был оформлен сколь роскошно, столь и кричаще безвкусно. Позолота, красное дерево, одним словом — дорогой кич.
В передней части салона, по левому борту, стояли два роскошных кресла и столик между ними, в задней, по правому борту, роскошный диванище (типа сексодром), в разложенном состоянии перекрывавший фюзеляж от борта и до борта. И кресла, и диван были обтянуты шкурами зебры (я думаю, что «зелёные» осудили бы Лемке за этот диван строже, чем за убийство жены).
Директор аэропорта, лично отправившийся передать мне свою головную боль, увидев отделку, сделал мне предложение, от которого я не сумел отказаться — я отдаю ему кресла и диван, а он утрясает вопрос с задолженностью за стоянку. Предложение, действительно, было царским, ибо я собирался использовать «Цаплю», как пассажирскую машину, и уже через час авиамеханики, громко матерясь, вытаскивали диван из салона.
Потом мы отбуксировали самолёт из закоулка, в котором он отстаивался, поставили на подъёмники и проверили работу шасси, затем заменили масло в движках, бензин в баках и устроили длительную прогонку. Я же всё это время сидел в командирском кресле и лихорадочно листал «ПОХ», а по-русски РЛЭ — руководство по лётной эксплуатации, к моему великому счастью, оставленное предыдущим экипажем в кабине. В принципе, ничего особо сложного там не было, да и стоило учесть тот факт, что четыре таких самолёта летали в эскадрилье, обслуживавшей королевскую семью Великобритании, а немалое число других, наподобие моего, служили VIP-машинами. Так что репутация у машины была.
Чтобы у меня не возникло проблем с полётами на моём приобретении, я через Хорхе пригласил Филипе Жобима — наверное, уже единственного в Бразилии пилота-инструктора, который имел право дать допуск к полётам на «Цапле».
Технари закончили гонять движки, сеньор Филипе устроился в правом кресле, дождался, когда они покинут борт и невозмутимо начал читать карту контрольных проверок, а я, слегка дёргаясь (всё таки кабина непривычная) выполнял озвученные им пункты. Когда птичка зарокотала всеми четырьмя двухсотпятидесятисильными движками, я запросил у диспетчера выруливание и покатил на исполнительный. Дождавшись «добра» на взлёт, я скомандовал:
— Взлетаем, — двинул правой рукой РУДы на максимум и отпустил тормоза. «Цапля», набирая скорость, покатилась по полосе.
— Скорость принятия решения, — доложил синьор Филипе.
— Взлетаем.
— Скорость отрыва, — я подождал, пока самолёт наберёт ещё пару узлов, и мягко потянул штурвал на себя. Машина плавно оторвалась от полосы и стала набирать высоту. Сеньор Филипе поставил рычаг управления шасси в положение «убрано», самолёт слегка качнуло, и он пошёл вверх чуть резвее.
На тысяче футов мы сделали большой круг над Марилией, проверяя работу двигателей, а я осваивался с поведением машины. Всё было нормально, и, запросив эшелон три тысячи футов, мы взяли курс на Сан-Паулу. По пути сеньор Филипе несколько раз давал мне команду сменить эшелон, выполнить вираж или змейку, по ходу дела делясь своим опытом полётов на «Цапле». На подходе к Кампу-Ди-Марти он задал мне самый актуальный в данной ситуации вопрос:
— Сядешь?
— Да, — я утвердительно кивнул головой. Машина чувствовалась хорошо, была послушна, и я чувствовал, что сяду.
Получив добро от диспетчера, я начал строить глиссаду, синьор Филипе помалкивал, наблюдая за моими действиями. Сел я в итоге нормально, разве что с изрядным перелётом, но для первой посадки на новой машине, это было вполне допустимо.
Когда мы зарулили на стоянку, он довольно посмотрел на меня, и сказал:
— Так, Алехандро. Слетал ты неплохо, завтра мы сделаем ещё пару вылетов по часу, закрепишь навыки на посадке, а потом можешь заниматься приведением машины в нормальное состояние. Как закончишь — позвони, слетаем ещё разок и, буде всё нормально, я оформлю тебе допуск. Ну, а сейчас, я так полагаю, мы можем слегка пообедать в хорошем месте? — и он хитро прищурился.
Всё так и получилось. За месяц я убрал из самолёта лишние примочки, предназначенные для ублажения тушки и гонора предыдущего владельца, переоборудовал салон в обычный пассажирский, на четырнадцать мест. Золотой цвет остался по бокам фюзеляжа и передним кромкам крыльев, верх фюзеляжа, большая часть плоскостей и оперение стали белыми, появились две светло-голубые полосы по бокам. Ещё я накрасил матовый треугольник тёмно-синего цвета на носу, перед остеклением кабины. Это делается, чтобы при полёте против солнца не ловить глазами блики от носовой части самолёта, и, судя по тому, что раньше нос птички был золотым, Лемке было абсолютно наплевать на удобства экипажа.