- Значит, завтра в десять, на остановке Сосновая?
- Именно так. Ты настаиваешь, что тебя не стоит провожать?
- Ой, да здесь до нашей гостиницы пятьсот метров, да все по проспекту, а мне почему-то совсем не хочется, чтобы тебя видели Генна и другие...
- Как велишь, прекрасная Мари. До завтра, в таком случае.
- До завтра, Лазор...
(Великолепно! В меру банально, слегка пошло, но главное - в первый вечер уже поцеловал! Все идет по плану! Правда, что-то мне в этом романтическом герое кажется слишком - при чем тут, к примеру, тяжелая шпага? Для современного женского романа это очевидное излишество. Вот если бы мы писали вещь из времен кенига Витуса... а в конце XX века какая может быть шпага? Нет, явный перебор, придется поставить герою на вид...)
Илзита, официантка "У старой лошади", подсчитывала выручку за день. Беспокойный денек выдался, прямо скажем - от клиентов отбою не было. Даже эти две двухсоттысячные некогда было положить отдельно - так, пихнула не глядя в ящик к остальным деньгам. Так, вот одна... а вторая где же? Святая Каристена, а ЭТО что такое?!
На ладони Илзиты лежала странного вида фиолетовая бумажка. Официантке приходилось держать в руках и венские талеры, и воленские гривны, и даже саксонские соверены - но ЭТО не походило ни на одну из известных ей валют:
большой цветок, похожий на лилию, и в чашечке его число 100. Сто цветов? Нет, вот в уголке надпись... "satem florinnat"... чертовщина какая-то!
Откуда здесь взялась эта бумажка?! Как бы я ни крутилась, а ТАКОЕ по ошибке и в страшном сне не схватила бы! А главное, куда девалась вторая двухсоттысячная? И что я теперь хозяину скажу?
Если заставит отдавать - это же год обсчета клиентов прахом пойдет!
Ну кто, кто подсунул мне эти "satem florinnat"?!
Парень, который ушел час назад? Да нет, не мог, тогда народу уже поменьше было, я четко видела, что беру... Значит, та дамочка с противной ань-вэйской псинкой, которая чуть не тяпнула меня за ногу... Точно, она, больше некому - клянусь целомудрием Хельхи Равноапостольной! А еще в парике, шлюха!..
* * *
"Поступи вопреки разуму - не в нем сейчас мудрость... Пройди дорогой нехоженой, приди в землю женщин и деву отыщи, плоть от плоти земли сей, дочь Города, что лишь вступила в заповеданный брачный возраст... Спрячь росток под снегом, камнем укрой огонь от глаз недобрых - и победишь!.."
Слетев с горы, Мара на полной скорости затормозила поворотом - только снежная пыль взметнулась веером, обдав с ног до головы и ее, и Лазора.
- Ну как? - задорно улыбнулась она.
- Покорен и раздавлен. Признаю свое поражение, - Лазор перчаткой смахнул с лица снег. - Командуй, куда теперь.
- А давай через заводь по льду, туда, к узкоколейке!
- Ну что ж, тронулись. Только я первый, а ты за мной - я все-таки немного, но тяжелее, выдержит лед меня - значит, и тебя должен...
Скользя за Лазором по пролагаемому им следу, Мара любовалась снежной пылью, осыпавшей завитки его волос - серебро на золоте, и одно так незаметно перетекает в другое...
До чего же все-таки непохож этот журналист из Вольного Города на всех, кто когда-либо пытался за ней ухаживать! В том числе и той веселой легкостью, с которой он не боялся признавать свои слабости... И эти его волосы... До сей поры Маре нравились только мужчины с аккуратной короткой стрижкой типа "пилот-испытатель" - она и сама носила короткое каре, считая, что волосы только мешают. Но у Лазора - Мара не могла этого не признать - сколько ни стриги это отливающее медом великолепие, все равно завитки будут торчать в разные стороны, так что так, когда они прикрывают шею, даже лучше... Стильно.
(Она обожала это слово.)
Выбравшись на берег, они пошли вдоль узкоколейки, за заводью круто бравшей вправо и терявшейся в молодой ивовой поросли. Приходилось все время быть настороже, чтобы не повредить невзначай лыжу.
Выйдя из зарослей, узкоколейка нырнула в небольшой тоннель, проложенный под автострадой.
И - то ли по капризу дувших в эту зиму ветров, то ли по замыслу строителей - снега не было не только в тоннеле, но и на пятьдесят метров перед ним. Только легкая поземка вилась по смерзшемуся песку.
- Вот это и называется - смерть лыжам, - Лазор с размаху вонзил палку в снег. - Что будем делать, прекрасная Мари - малодушно повернем назад или пройдем под мостом, а там снова наденем лыжи?
- Конечно, не будем ждать милостей от природы, - в тон ему ответила Мара. Отстегнув крепления, она сделала по песку два шага - и охнула от боли.
- Что с тобой? - забеспокоился Лазор.
- Да сухожилие опять потянула... Это у меня еще от коньков, так называемое привычное растяжение.
Пока скользишь, не больно, а вот обычным шагом... Даже не знаю, когда это я сегодня успела.
- Наверное, тогда и успела, когда на трамплине упала, горюшко ты мое... Давай садись на эту корягу, посмотрю твою лапку.
- Не глупи, Лазор! - запротестовала Мара. - Какой осмотр на таком холоде! Лучше повернем назад, скользить-то совсем не больно, а до транспорта как-нибудь добреду... А в гостинице сделаю массаж, подбинтую эластичным бинтом - не впервой...
- Давай-ка без героизма, прекрасная Мари, - он почти силой усадил ее на корягу и начал расшнуровывать ботинок. - Не ты одна спортом занимаешься, а раз врач сказал - в морг, значит, в морг! Удобные у тебя штаны расстегнул снизу змейку, и разрезать не надо...
Так... Вот здесь болит?
- Нет, чуть левее, где косточка... Ой!
- Ничего, сейчас все исправим... Ты только держи ее вот так, на весу, с этими словами он снял перчатки и пару раз как-то странно дернул кистями, словно воду с них стряхивал. А потом...
руки его скользнули над ее ногой в сантиметре от кожи, и хотя он даже не дотронулся до нее, Мара явственно ощутила тепло, растекающееся по больному месту. Раз, другой, мягко и упруго поводя ладонями, делая пальцами поглаживающие движения - но по-прежнему не касаясь... Тепло уже охватило всю ступню, да не тепло - жар, словно не сдернули с нее носок на легком морозе, а наоборот, протянули к печке. И в тот момент, когда жар стал уже едва выносимым, он с силой опустил руки на ее щиколотку. Мара уже приготовилась вскрикнуть от боли - но боли не случилось. Он с силой разминал ногу, но она чувствовала лишь наслаждение напряжения, какое бывает, когда потянешься со всей силы, до хруста в косточках...