Ты вскидываешь голову на каждый шорох за дверью.
Никто не звонит. Не идет. Сейчас терпение у ребят лопнет.
Твои друзья — однокурсники. Студенты геологического факультета МГУ. Будущие разведчики недр. О, они еще много вольфрама, никеля, нефти и алмазов родной стране найдут!
Ты пригласила их на вечеринку сегодня. Или это Вончагову в голову идея пришла?
Неважно, кто, кому, кого. Важно — вечеринка.
После войны мы разучились веселиться. Нам надо научиться радоваться заново.
— Ритуля, у тебя патефон-то работает? Разумихин еще не сломал?
— Ты, Разумихин! Жених недорезанный! Не посягай на мою жемчужину!
Ты не его. И не другого. Ты — ничья. Сама по себе.
Геологи шутят: кто-нибудь когда-нибудь Маргариту откроет, как месторождение.
Звонок. Хлесь по ушам!
По сердцу.
Рита срывается с места, как спринтер на стадионе. Летит к двери.
Уже лязгают, дрожа и сотрясаясь, замки.
Коля на пороге. Сгребает Риту в охапку. Она тонет, исчезает в полах его щедро, любовно распахнутого теплого пальто, подбитого козьим мехом. Он шутливо, отчаянно теряет ее, ищет, хватает за ускользающие детские плечи.
— Оп! Нашел! Поймал!
Из-под полы блестят, ловят его глаза — глаза зверька, белки или соболя; глаза кошки, собаки; глаза — человека, что понял, открыл, схватил. И — не отдаст никому.
— Птичка моя… девочка…
Рита берет Колю за руку и, не дав раздеться, втягивает в гостиную.
Коля ставит чемодан на пол и высоко, как сигнальщик на корабельной вахте, поднимает руки. Только сигнальных флажков в них нет. Голые ладони, измазанные краской. Намертво въелась. Не отмыть.
— О-о-о-о, кто к нам явился!
Коля снимает баранью шапку и наклоняет пшеничную голову.
— Николай Крюков, с вашего позволения, кого не знаю!
Обводит глазами компанию. Узнал Вончагова. Вончагов — развеселый, разбитной, частушечник, озорник; он уже видел его у Риты в гостях, когда приезжал в августе. Не ревновал. Понимал: Рита — в него влюблена; а за ней хоть министр может ухаживать — она и не чихнет в его сторону.
— Толя! Категорически приветствую!
— О! Ник! С приездом! Как город на Неве?
— Стоит! Еще как стоит!
Пальто на козьем меху летит на диван. О, ленинградский франт! Костюмчик, галстучек в горошек, рубашечка белая сверкает ледяными, крахмальными складками, не гнется воротник. Пиджак долой! Ох, как же это Ник по снегу — по московскому белому морозу — в таких-то черных, узких штиблетах бежал!
— Ну и корочки у тебя, Николай!
— Из Гостиного двора! Долго выбирал!
— Ну садитесь, садитесь, садитесь! Любят мужчины топтаться, как медведи!
— Ритэся, а руки можно быстро помыть!
— Крюков, ты вымой сначала ноги! — кричит Вончагов.
— Да почему ж, Толя?
— Да потому, что если ноги вымоешь, то и руки тогда уж точно надо мыть будет!
Хохочут. Толкают локтями друг друга. Яна, не урони холодец! А он застыл? Застыл, застыл! А ты, Шурочка, зачем так толсто нарезала колбаску? Надо тоненько-тоненько! Чтобы — лампа на просвет сквозь сало! Тогда вкусно!
Не вкусно, Лийка, а экономно!
Буль-буль — льется вино. Сколько булей в бокале? Пять? Семь? А разве девушкам можно воду? Никогда нельзя. А зачем же у их тарелок — рюмочки? Для красы. Нальем им для красы! Чтобы глядели и нюхали! Они все равно нам ее — потом перельют!
Молодые румяные, потные от танцев, от водки лица. Светятся глаза. Сейчас перегорят пробки, выключат свет — а в комнате светло будет от глаз молодых.
Оп-па! И правда, перегорели!
Тьма. Во тьме — хрустали блестят, белые фарфоровые фамильные польские блюдца. Рита сервировала стол по всем правилам. Покойная мама Тамара осталась бы довольна.
— Марэся, а мне костюм-то праздничный — Грабарь подарил… Ничего на мне сидит? Не видать, что с чужого плеча?
Рита шепчет, плотно в темноте прижав губы к горячему Колиному уху:
— А башмаки… тоже он подарил?
— Ну да… Я все про Гостиный двор — наврал… Мне не на что такие бы купить… Зато я тебе… сейчас…
Шарит в кармане широких брюк. Кулак зажат. Глаз во мраке блестит хитро.
— Угадай, что в кулаке? Ну? С трех раз?
— Сушка?
— Смеешься!
— На елку игрушка?