Теперь Паолине казалось удивительным, как она могла так долго выносить подобную жизнь. Сначала все обстояло по-другому, так как в то время они периодически получали денежные переводы из Англии. Девушка не знала, были ли они пенсией, как она сама предполагала, или просто подачкой со стороны родственников отца. Ей было известно лишь то, что деньги высылались точно в определенный срок, и они с нетерпением ждали их, рассчитывали на них, связывали с ними свои надежды. Они были единственной поддержкой, спасавшей их от еще больших затруднений и самой отчаянной нужды.
И вот однажды ночью, ничего не соображая после обильной выпивки, ее отец проиграл в карты банковский чек, по которому они ежемесячно получали свои деньги. Паолина все еще могла вспомнить лицо человека, которому достался их чек – смуглого, мрачного вида незнакомца, у которого хватило ума так уладить юридическую сторону дела, чтобы деньги впредь поступали ему, и у ее отца не осталось никакой возможности уклониться от своего долга.
После этого им приходилось полагаться только на милость судьбы, опускаясь все ниже и ниже, постоянно переезжая в еще более худшие комнаты в доходных домах, куда ни одна приличная женщина не позволила бы себе даже войти. Потому ли, что она была не похожа на остальных обитателей этих домов, или потому, что она мало с кем общалась, мужчины в этих бедных, кишащих головорезами районах не трогали ее. Правда, иногда к ней приставали на рынке или какой-нибудь прохожий, завидев спешащую по улице девушку, пытался с нею заговорить или кричал ей вслед, но чаще всего ей удавалось пройти незамеченной. После каждого подобного случая Паолина обычно бежала изо всех сил к себе в комнату, запирала дверь на замок и бросалась на кровать, едва дыша от испуга. В такие минуты она горячо молила Бога, чтобы ее отец хоть раз вернулся домой пораньше и побыл с нею, избавив ее, по крайней мере, от страха перед нападением. Однако ее мольбы постоянно оставались без ответа. Обычно отец приходил, когда уже занималась заря, с трудом держась на ногах, с затуманенными глазами и в дурном расположении духа из-за того, что ему опять не повезло в игре.
Им пришлось продать все, что имело хоть какую-то ценность. Она даже временами подозревала, что ее отец пускался на воровство. Однако ему почему-то всегда удавалось выкрутиться, имея в наличии ровно столько денег, сколько требовалось, чтобы сделать несколько ставок в казино, снова оставляя свою дочь одну с вечера до раннего утра.
«После того, как мне пришлось все это выстрадать, почему я не чувствую себя более счастливой сейчас, когда я обрела свободу?» – спрашивала себя Паолина, и ей тут же стал ясен ответ. Он заключался в том, что она до сих пор боялась – боялась остаться в одиночестве, лишиться даже того временного, зыбкого ощущения безопасности, которое давало ей присутствие сэра Харвея, пока ему это могло принести выгоду.
Паолина пыталась подсчитать в уме, во сколько должен обойтись им этот дворец вместе с жалованьем слугам, едой и вином, и пришла к выводу, что как бы ни была велика сумма, вырученная сэром Харвеем от продажи драгоценностей, учитывая и те три тысячи крон, которые предложил за нее герцог, вряд ли этих денег хватит надолго при том размахе, с которым они их тратили. День окончательной расплаты был уже не за горами и единственным путем к их спасению могла стать ее помолвка с графом.
Паолина бросила беглый взгляд на часы, стоявшие на каминной полке. Полдень уже миновал, и девушка старалась вспомнить, не говорил ли граф накануне о том, что собирается прийти к ним с визитом или ей следовало ждать от него письма, но все, что было сказано вчера вечером, вылетело у нее из головы. Она могла припомнить отчетливо только тот момент, когда она заметила голубой камзол сэра Харвея, приближающегося к ней, и в отчаянии бросилась ему навстречу, чтобы спрятать свое лицо на его плече. Каким сильным и широкоплечим он выглядел тогда и как легко все ее страхи улетучились просто потому, что он был рядом! Его присутствие всегда действовало на нее так – с ним она чувствовала себя в безопасности.
Девушка вспомнила, какое огромное облегчение она испытала, когда сэр Харвей ворвался через разбитое окно в комнату герцога как раз в тот момент, когда она уже почти потеряла всякую надежду на спасение. Как он был красив! Сколько в нем было силы! Он казался идеальным защитником для любой женщины от всех трудностей и мирских забот.
Паолина то и дело бросалась через всю галерею к тому месту, откуда она могла видеть широкую, покрытую ковром лестницу, ведущую к парадному вестибюлю. Почему он до сих пор не вернулся? Что с ним могло случиться? Неужели он решил, что она ему больше ни к чему, и оставил ее на произвол судьбы? От одной этой мысли ее охватила дрожь, руки девушки стали холодными. Он отсутствовал уже довольно долго, и Паолина ожидала его, стоя на лестничной клетке и едва сдерживая. трепет, пока не услышала его шаги по мраморным плитам внизу.
Она узнала бы его походку где угодно – твердую, уверенную поступь человека, знающего себе цену и идущего по жизни так, словно весь мир лежал у его ног. Он стал подниматься по ступенькам, и девушка замерла в напряженном ожидании, пока наконец его лицо не показалось из-за поворота лестницы. Затем сэр Харвей поднял глаза и увидел Паолину. Волосы девушки отливали золотистым блеском на фоне темных полотен, развешанных по стенам, кожа ее была белее, чем лепестки цветов камелии, которые он держал в руках.
Сэр Харвей в полном молчании медленно поднимался по лестнице, и когда он оказался рядом с Паолиной, та не смогла больше сдерживать себя.
– Что случилось?
Ее голос как будто вырывался из самых заветных глубин ее существа, хотя говорила она почти шепотом. Он вручил ей камелии.
– Графиня посылает их вам. Она глубоко потрясена кончиной брата, но понимает, что тут нет вашей вины.
Паолине показалось, что охватившее ее чувство облегчения было выше ее сил. Она пошатнулась, и тут же рука сэра Харвея поддержала ее.
– Все в порядке, – произнес он ласково. – Они намерены сохранить все случившееся в секрете, за исключением самых близких родственников.
– Каким образом он... умер?
– Он застрелился из дуэльного пистолета! Его нашли рядом с телом маркиза на полу.
– Тогда откуда его родным стало известно, что он покончил с собой... из-за меня?
– Он оставил записку, в которой просил набальзамировать его сердце и послать вам в алебастровой урне.
– Нет! Нет! – вскрикнула Паолина в отчаянии. – Я не возьму ее. Они не могут... заставить меня.
– Вам лучше успокоиться, – посоветовал сэр Харвей.
Он помог Паолине сесть на софу и затем пересек комнату, чтобы налить вина в две рюмки.
– Выпейте это, – сказал он. – Вам это не помешает, как, впрочем, и мне тоже после всего того, что нам пришлось пережить сегодня утром.
Паолина вся дрожала и была так взволнована, что едва смогла взять у него рюмку. Наконец он пришел ей на помощь, поднеся рюмку к губам девушки. Паолина отпила глоток, и вино, смочив ей горло, сняло дрожь и подавило уже готовый начаться припадок истерики.
– Как он мог... решиться на такое? – с трудом выговорила Паолина спустя мгновение.
– Не забывайте, что мы имеем дело с итальянцами, – ответил сэр Харвей. – Они на многое смотрят иначе, чем мы. Кроме того, любовь значит в их жизни намного больше, чем это бывает у англичан.
– Я не приму эту урну, – произнесла Паолина, с трудом сдерживая себя.
– Предоставьте это мне, – ответил сэр Харвей. – Вам нет необходимости видеть ее, да и вообще иметь к этому какое-либо отношение. Но факт остается фактом: так как его записка содержит последнюю волю, семья намерена выполнить его желание.
– Это было жестоко, жестоко...
– Вполне с вами согласен. У меня нет ни капли жалости или сочувствия к самоубийцам. У его матери сердце разрывается от горя, его сестра в шоке, и все в доме рыдают. Если я и встречал когда-либо самолюбивого, бессердечного молодого человека, совсем не думающего о тех, кому он был дорог, то это был маркиз. Мне жаль только, что его уже нет в живых и я не могу, преподать ему хороший урок.