Девушка замерла в ожидании, инстинктивно вцепившись кончиками пальцев в драпировки, даже не чувствуя, как ее ногти впились в дорогую, украшенную вышивкой атласную ткань. Судно неумолимо приближалось, и теперь оно уже почти поравнялось с палаццо. Так как балкон был расположен на небольшой высоте от набережной, Паолина могла ясно рассмотреть все, что происходило на борту. Она заметила человека, удобно устроившегося в обложенном подушками кресле на корме. Хотя на нем была широкополая шляпа, низко надвинутая на лоб, ей все же удалось достаточно отчетливо разглядеть его лицо, и сердце в груди девушки забилось так, что у нее перехватило дух. На фоне великолепного золотого и серебряного шитья, украшавшего его камзол, выделялась рука на перевязи из черного атласа. Бурчиелло оказалось рядом с дворцом, человек на корме поднял голову, встретившись взглядом с Паолиной. Какое-то мгновение они пристально рассматривали друг друга, и затем губы мужчины искривились в дерзкой усмешке.
Паолина бросилась прочь с балкона и поднесла руки к сердцу, бившемуся так отчаянно, что казалось, будто оно вот-вот выскочит у нее из груди. По-видимому, кровь отхлынула от ее щек, так как Тереза обратилась к ней с тревогой в голосе:
– Вам нездоровится, сударыня? Что-нибудь случилось?
– Нет, все в порядке, – с трудом выговорила Паолина.
Собрав последние силы, она проследовала через анфиладу в комнату сэра Харвея, но не стала стучать в дверь, а открыла ее и остановилась на пороге, вся дрожа. Он обернулся и изумленно уставился на нее. В одной шелковой рубашке и панталонах он стоял перед зеркалом, повязывая кружевное жабо.
– В чем дело?
Ей не было необходимости говорить ему, что стряслась какая-то беда. Он сам мог догадаться об этом по выражению ее лица.
– Герцог! – произнесла Паолина, задыхаясь. – Герцог прибыл в Венецию!
Глава десятая
– Герцог здесь? – изумленно переспросил сэр Харвей. – Какой еще герцог?
Паолина, не отрываясь, смотрела на него, и тогда он постепенно начал понимать, что произошло. Но, прежде чем он успел что-либо сказать, Паолина бросилась через всю комнату к нему и, оказавшись с ним лицом к лицу, подняла на него полные ужаса глаза.
– Мы должны уехать отсюда! – воскликнула она. – Как можно скорее! Неужели вы не понимаете? Он прикажет убить вас или заточит в темницу, чтобы отомстить за то, что вы сделали с ним. Торопитесь! Уедем отсюда, пока вы еще на свободе.
С каждым словом ее возбуждение нарастало, и в конце концов ее голос поднялся почти до крика, после чего, потеряв самообладание, девушка принялась бить по его груди сжатыми в кулачки руками.
– Уезжайте! Уезжайте! – закричала она. – Он убьет вас, а я... не смогу этого вынести.
Голос ее сорвался, и когда сэр Харвей пришел в себя после первого потрясения, вызванного отчаянной мольбой Паолины, он сжал пальцами ее запястья и прижал ее руки к своей груди.
Его прикосновение как будто напомнило ей о том, ради чего она находилась здесь, и девушка успокоилась. Только ее глаза, устремленные на него снизу вверх, были полны страдания и на ее тонком, выразительном лице ясно читался ужас перед тем, что ожидало их обоих впереди. Он смотрел на нее, крепко сжимая ее запястья и пристально всматриваясь ей в глаза, словно видел ее в первый раз. Неожиданно быстрым движением он заключил ее в объятия. Лишь на миг он прижал ее к себе, затем наклонил голову и их губы слились в долгом, страстном поцелуе, который как будто соединил их навеки неразрывными узами.
Паолине казалось, будто все ее существо внезапно пронзила искра огня, все ее страхи и мрачные предчувствия улетучились, уступив место чувству невыразимого восторга, подобного которому она ни разу не испытывала за всю свою жизнь, и ей вдруг представилось, что невидимые крылья подняли се вверх, навстречу солнцу. И скоро искра, вспыхнувшая в ее душе, превратилась в жаркое пламя, охватившее их обоих, и девушка чувствовала, что с этого мгновения они всецело принадлежали друг другу, как если бы они стали единым существом...
Затем он так же внезапно отпустил ее и отвернулся, встав к ней спиной. Паолина не двигалась, пораженная до такой степени, словно ее низвергли с небесных высот обратно на землю, и только пальцы ее коснулись губ, которые он целовал.
– Простите меня, – произнес сэр Харвей хриплым от волнения голосом.
– Значит, вы... любите меня... хотя бы немного?
Голос Паолины донесся до него как будто издалека.
Он был тихим, нежным и полным простодушного удивления, похожим на голос ребенка, которого разбудили от невыразимо чудесного сна.
– Забудьте о том, что случилось, – отозвался сэр Харвей, по-прежнему стоя к ней спиной.
– Но почему? – спросила она. – Теперь я смогла разобраться в своих... чувствах и поняла то, что мне следовало бы понять... уже давно. Я... люблю вас.
Тут он обернулся к ней, взгляд его был грустным, губы искривились, словно от едва сдерживаемой боли.
– Не говорите так, – произнес он резко. – Это неправда.
– Нет, это на самом деле так, – ответила Паолина тем же отстраненным тоном, сияющие глаза преобразили ее лицо, придавая ему выражение такой необыкновенной красоты, что невозможно было отвести от нее взора.
– Это чистая правда, – настаивала она. – Наверное, я полюбила вас с того самого мгновения, как мы с вами встретились впервые. Однако я не понимала этого. Я только мучилась, ревновала и чувствовала себя несчастной, так как боялась не угодить вам. Но я не обманула ваших ожиданий, скажите мне, что нет!
Девушка протянула к нему руки. Вопреки собственной воле, словно не в силах сопротивляться непреодолимому влечению, сэр Харвей снова приблизился к ней и обнял ее – медленно, почти против желания, пока не потерял над собою власть.
– О Боже мой! Боже мой! – воскликнул он и снова поцеловал ее – на этот раз неистово, пылко и требовательно. Он осыпал поцелуями ее губы, веки, щеки, крохотную жилку, бившуюся у основания белой шеи.
– Я люблю вас! – выговорил он наконец тихим, дрожащим от страсти голосом. – Я боролся против этого чувства, пытался подавить его, но это оказалось выше моих сил. Я люблю вас!
Паолине показалось, что весь мир вихрем завертелся вокруг нее и затем вдруг замер. Она ждала этого всю свою жизнь, стремилась к этому, мечтала об этом, пусть даже не отдавая себе отчета, но потребность в любви всегда жила в ее душе, маня ее в неведомые дали, куда ее влекло бессознательно и все же непреодолимо. Это было осуществлением всех ее самых заветных желаний и грез, то чувство, без которого жизнь ее не могла стать полнокровной и которое могло подарить ей такое безграничное счастье, какое в ее представлении вряд ли могло существовать в целом свете.
– Я люблю вас!
Паолине оставалось только прильнуть щекой к плечу сэра Харвея с чувством удовлетворения, которое выходило за грани физического и могло порождаться только жизнью духа.
– Я люблю вас!
Казалось, слабое эхо этих слов еще было слышно в комнате даже тогда, когда они оба молчали.
Сэр Харвей снова поцеловал ее и вынул булавки из золотистых волос девушки, давая густым локонам упасть на плечи, чтобы он мог спрятать в них свое лицо.
– Я так часто мечтал об этом раньше, – прошептал он и опять прильнул к ее губам поцелуем.
На продолжительное время они забыли обо всем, кроме того страстного, неистового чувства, которое струилось по их жилам, вызывая трепет при одном прикосновении или взгляде друг на друга. Затем, словно не в состоянии больше удержаться на ногах, они уселись рядом на краю кровати сэра Харвея и он поцеловал каждый пальчик на руке Паолины, мягкие, нежно-розовые ладони и крохотные жилки на запястьях.
– Я люблю их все, – сказал он, – потому что они – часть вас и они совершенны так же, как и вы – само совершенство.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Паолина вдруг произнесла: