Дервиш очень легко согласился взять с собой на невольничий рынок Хандан, попросив её одеться поскромнее, чтобы не привлекать лишнего внимания. Стоило уже начать приготовления и найти Хаджи-агу, которого надо было отговорить сопровождать свою госпожу, иначе — не поговорить ей с Дервишем и не объясниться с ним о поцелуе. Нужно было сказать, что подобная дерзость не допустима, и, как бы в душе Валиде не жаждала томных взглядов визиря, пресечь любые попытки ухаживаний с его стороны. Однако Хандан медлила со сборами и отнюдь не торопилась переодеваться в нищенскую одежду, висящую на ширме и раздражающую глаза. Какие-то коричневые тряпки, бордовый плащ, чтобы покрыть голову и походить на странного зверька больше, чем на обитательницу дворца. Он застёгивался до самой талии, а лиф нижнего платья напоминал сарафан с открытыми плечами и руками, неприличный, но адская жара не спадала несколько недель, и Хандан было не до условностей. К тому же ей долго ехать в повозке, где будет ещё невыносимее.
Откладывать сборы дальше было опрометчиво, но тёмные тряпки все ещё висели нетронутые на ширме, украшения, однако, уже отправились в ларец, где Хандан имела удовольствие немного полюбоваться на них и трижды переложить «поудобнее».
Дженнет-калфа, запыхавшаяся и взволнованная, с силой распахнула тяжёлые двери, нарушив неторопливый быт своей запаздывающей госпожи.
— Валиде-султан, — не поклонившись, взвизгнула калфа, — беда в гареме!
— Что такое, Дженнет-калфа, опять гребешок не поделили? — съязвила Хандан, недовольно скосив глаза на рассыпавшиеся и разлетевшиеся по всему полу драгоценности, выпавшие из ларца.
— Госпожа, одной девушке рёбра сломали!
Тут уж Хандан вместе со своей небольшой свитой почти бегом, ничего не спрашивая, слепо шла за Дженнет-калфой.
Несчастную Хандан застала уже на носилках. Вокруг воющей от боли девушки, даже скорее девочки, вились лекарши, безрезультатно пытавшиеся заставить её не вертеться, потому что каждым движением она ухудшала и без того тяжёлую ситуацию. Это не была наложница сына, которую Хандан по имени бы не назвала, но точно бы узнала в лицо. Она выла и выла…. На талии был зашнурован корсет…
— Кто это, Дженнет-калфа? — Хандан старалась сохранить спокойствие и рассудительность, хотя чувство вины потихоньку окутывало её, как шерстяное, сильно колющее одеяло голую кожу: не больно, но неприятно настолько, что хотелось скинуть его.
— Госпожа, это Сабия, вы не помните? Вы оставили её во дворце после смерти отца, Мустафы-паши, девушка совсем одна осталась.
— Сабия? Она же ребёнок ещё? — перед глазами Валиде встал образ худенькой девочки, лет восьми-девяти, совсем ещё со светлыми волосами.
— Так сколько ж лет назад это было, Госпожа?
— И правда. Я ещё и Валиде-султан не была, а казалось бы, только недавно Сафие-султан упрашивала не отправлять Сабию в приют, где прежде обеспеченной девочке житья бы не дали, затравили. Зачем? Не помню. — Дженнет-калфа, кто виноват в том, что с ней произошло?
— Как виноват? Несчастный случай, Госпожа, — калфа разочарованно покачала головой, проводя взглядом стонущую девушку, на спасение которой оставалась только надеяться.
— Не сама же она себя в корсет затянула? Да и что она в гареме делала, а? За этим ты должна следить! Разве не калфа отвечает за то, что бы в гареме и муха без дозволения не пролетела, а ты целую девушку пропустила, а?
— Не сердитесь, Госпожа, — пыталась смягчить Хандан калфа, — да, известно кто, парочка наша хохотливая.
Спустя несколько минут Хандан уже стояла посреди большой комнате наложниц, откуда почти все девушки уже разбежалась, оставив двух главных зачинщиц и ещё трёх свидетельниц.
— Я слушаю, как такое произошло, — Хандан не в первый раз задавала этот вопрос, всё сильнее раздражаясь, но девушки молчали, не поднимая глаз на Госпожу. — Отвечайте! Как такое случилось? — И снова тишина. Хандан торопилась на рынок, и ей было некогда возиться с наложницами, но не вмешаться она не могла, титул не позволял. В конце концов, Валиде охладела. — В темницу их, завтра всё расскажут как миленькие.
Стражники подхватили упирающихся и всполошённых последней фразой девушек и потащили к выходу.
— Валиде, Валиде-султан, — отчаянно завизжала одна из девушек, светленькая и очень хорошенькая, дергаясь изо всех сил, — Валиде-султан, помилуйте, мы не виноваты! Она сама, сама просила туже затянуть!
Хандан подала лёгкий знак стражникам, они отпустили разрыдавшихся наложниц, тут же упавших на пол.
— Мы не виноваты! — не унималась светленькая. — Мы её позвали! Но… Она хотела корону! Всё кричала: давай сильнее! Мы не виноваты! Все она!
— Да, кто же знал? Кто знал? Что так получится! Да, она сама… — поддержала её подруга, вторая виновница.
— Значит, Сабия сама просила вас об этом?
— Да, Госпожа, да. Простите нас! Мы не виноваты! — первая заговорившая всем видом своим взывала к сочувствию: опущенные глаза, тяжёлое дыхание, приоткрытый от ужаса рот, Хандан хотела ей поверить, но отчего-то не могла, будто бы она была уже знакома с подобной картиной. — Госпожа, она очень корону…
— Лгуньи, мерзкие лгуньи! — неожиданно одна из свидетельниц набросилась на светленькую. — Вы все врёте! Они врут, Госпожа! — она вцепилась девушке в волосы и потянула. — Сабия корсет мерить не хотела! Они! Они! Привели её в гарем, потому что она худая! Не девушка ещё! Умоляла прекратить! Ей… больно было… Я остановить их пыталась, но не успела! Не смогла! Госпожа!
Только когда девушек, шипящих, как дикие звери, растащили в разные стороны, можно было продолжать «допрос».
— Так, это девушки? — и защитнице Сабии Хандан верить полностью не могла, и в её словах была какая-то неуловимая фальшь. Неужели во дворце никто уже не умеет говорить откровенно?
— Нет! Нет! Валиде! Она лжёт! — все визжала светленькая, но вторая её неожиданно остановила.
— Госпожа, мы не думали, что так получится… Не хотели мы… я… вот точно не хотела… кто бы мог предположить…
— Молчи, хуже сделаешь, — останавливала её подруга, настаивавшая на их невиновности.
— Да, куда уж хуже, простите, Госпожа… — девушка ненатурально разрыдалась, закрывая, якобы от стыда, лицо, — и можно я к Сабии потом схожу, мы сходим, и, может быть, и она нас простит, и Аллах, прости нас…
— Аллах, сколько же в вас дури, ладно. Вечером решу, что делать с вами, а пока рассадите по разным комнатам и заприте, — распорядилась Хандан и быстро вышла из большой комнаты, если раньше время сильно поджимало, то со всеми разборками его не было совсем.
Хандан очень неприятна была вся ситуация с Сабией. Потому что девушка была совсем юная и, наверное, легко пошла на поводу у старших и более ершистых наложниц, всему виной её одиночество… И правда, с кем ей общаться в огромном дворце со множеством людей, где, как ни странно, не с кем даже словом переброситься? Теперь она может умереть. А наложницы? Они определенно не хотели сломать ей ребра, конечно, не из человеческого сочувствия, ощущения Сабии им были безразличны, и всё же они не хотели. Их ложь усугубила дело, вторая девушка оказалась потрусливее и посообразительнее, быстро смекнула, когда признаваться и раскаиваться надо. А свидетельницы? У той, что так героически защищала Сабию, скорее всего, был зуб на хохотушек, и она смогла, наконец, вылить весь свой яд, даже не прослыв среди наложниц змеей.
Времени отговаривать Хаджи-агу сопровождать её у Хандан не оставалось, как, впрочем, и на что-либо ещё, кроме суетливых сборов, включающих беготню по покоям со слабой надеждой не опоздать. Стиснув зубы, она надела на себя коричневые тряпки, в которых на рынке никто не узнает в обычной простолюдинке Валиде-султан.
И все же, по воли случая, Дервиш задержался, и Хандан с облегчением выдохнула, потому что не надо было оправдываться и она доказала свою надёжность, но при взгляде на Хаджи-агу ей пришлось усмирить пыл, — её план немного претерпел изменения, а если не лукавить, сорвался вовсе. По пути на невольничий рынок, в небольшой, подпрыгивавшей на каждом ухабе кибитки царило странное ощущение неприязни: Дервиш был глубоко погружен в собственные размышления, изредка только обращая внимание на двух своих спутников, не радуясь ни нахмуренной Хандан, ни тем более Хаджи-аге. Тот не любил пашу и никогда этого не скрывал от Валиде, считая Дервиша жестоким, властолюбивым и бесчестным человеком, не заслуживавшим благоволения своей Госпожи. А Хандан раздражали они оба: Хаджи-ага, которого не должно было быть в этой злосчастной душной коробке, Дервиш мог бы и не так откровенно показывать, что он слишком занят важными государственными делами, чтобы говорить с теми, кто ничего не смыслит в политике.